Теперь, в начале июля, мы были в разгаре жатвы, поспела пшеница. Большую молотилку вытащили в восточный конец коровника, и туда со всех сторон, с разных полей постоянно въезжали груженные стогами телеги. На верху молотилки на фоне неба четко вырисовывалась фигура келаря, он раздавал указания, а группа мирских братьев – послушников деловито наполняли мешки, завязывали их и кидали в кузов грузовика так же быстро, как новое зерно сыпалось из молотилки. Кто-то из послушников отвозил зерно вниз на мельницу, разгружал мешки и высыпал пшеницу на пол амбара, но большинство работали в полях.
В тот год у нас был феноменальный урожай, но проливные дожди постоянно угрожали его уничтожить. Так что почти каждый день послушники, выйдя в поле, рассыпали стога и ворошили мокрые охапки на земле, чтобы их подсушило солнце и не попортила мучнистая роса: потом мы опять собирали их и уходили домой – а тем временем снова шел короткий ливень. Но, в конце концов, урожай все равно был славный.
Как хорошо в поле в конце долгого летнего дня! Палящее солнце смягчается, деревья начинают отбрасывать длинные синие тени на сжатые нивы с золотыми стогами. Небо прохладно, и бледный месяц улыбается вдали над монастырем. Порой легкий бриз доносит из лесов сосновый дух, он мешается с богатыми ароматами полей и хлебов. Когда помощник наставника хлопает в ладоши в знак окончания работы, и ты опускаешь руки и, сняв шляпу, отираешь пот, струящийся на глаза, то в наступившей тишине замечаешь, что вся долина оживлена пением кузнечиков, который немолчным вселенским дискантом поднимается вверх, к Богу, возносится как фимиам вечерней молитвы в чистое небо: laus perennis! [512]
Достаешь из кармана розарий, занимаешь свое место в длинной цепи и шагаешь по дороге к дому; ботинки звенят по асфальту, а в сердце воцаряется глубочайший мир. С губ не сходит имя Царицы Небесной, Царицы и этой долины: «радуйся, благодатная Мария, Господь с Тобою…» И имя Сына Ее, для Которого в первую очередь все это создано, ради Которого задумано и спланировано, ради Которого устроено все творение, назначенное быть Его Царством. «Благословен плод чрева Твоего, Иисус!»
«Благодатная!» Сама эта мысль еще больше наполняет и наши сердца благодатью: и кто знает, какая благодать изливается в мир из этой долины, от этих розариев вечерами, когда монахи мерным шагом возвращаются с работы домой!
Это случилось спустя несколько дней после праздника Посещения[513], который для меня есть праздник начала всякой истинной поэзии, – когда Матерь Божия воспевает Свое Magnificat[514], предвещает исполнение всех пророчеств, свидетельствует о Христе в Себе и становится Царицей Пророков и поэтов – несколько дней спустя после праздника Посещения я получил весточку от Джона-Пола.
Последние несколько месяцев он был в лагере на равнинном западе Канады, в Манитобе. День за днем он совершал дальние полеты и отрабатывал навыки бомбометания, а теперь получил сержантские нашивки и был готов к отправке за моря.
Он писал, что перед отплытием приедет в Гефсиманию. Но не сообщал, когда.
V
Прошла память о. Стефана Хардинга, основателя цистерцианского ордена, а я каждый день ждал, что меня позовут в комнату Его Преподобия и сообщат, что приехал Джон-Пол.
К тому времени поднялась кукуруза, и каждое утро мы выходили с мотыгами в кукурузные поля воевать с нашим главным врагом – вьюнком. Каждый день я исчезал меж рядами зеленых штандартов, теряя всех остальных из виду и гадая, сможет ли меня кто-нибудь отыскать, если за мной пошлют с вестью, что приехал брат. Порой ты даже не слышишь сигнала к окончанию работы, часто один-два особо задумчивых послушника оставались в поле, продолжая усердно махать тяпкой в каком-нибудь отдаленном конце поля, когда все ушли домой.
Но я на собственном опыте убедился, что в таких случаях работает правило: если ты чего-то ждешь, оно непременно приходит тогда, когда ты к нему не готов. Так и случилось однажды, когда мы сеяли турнепс на клочке земли внутри монастырских стен: мне подали знак зайти в дом. Я как раз настолько позабыл, чего жду, что не сразу сообразил, в чем дело. Я сменил рабочую одежду, направился прямо к комнате Его Преподобия и постучал в дверь. Зажглась табличка «Пожалуйста, подождите», которая включалась кнопкой на его столе, и мне ничего не оставалось, кроме как сесть и ждать, что я и делал следующие полчаса.
Наконец преподобный отец обнаружил, что я здесь, и послал за моим братом, и вскоре он вошел в холл вместе с братом Александром. Он выглядел прекрасно, держался очень прямо, а плечи, которые и всегда были широкими, теперь казались совершенно квадратными.
Как только мы остались одни в его комнате, я принялся расспрашивать, не хотел ли он креститься.
– Я как бы надеялся, что мог бы… – сказал он.
– Скажи, пожалуйста, – спросил я, – сколько ты прошел подготовительных занятий?
– Не особенно много.
После недолгих расспросов оказалось, что «не особенно много» – эвфемизм для «ни одного».
– Но ты не можешь креститься, не имея представления о том, что это такое, – сказал я.
Возвращаясь перед вечерней в послушническое крыло, я чувствовал себя ужасно.
– Он не прошел подготовительных занятий, – уныло сообщил я отцу наставнику.
– Но он хочет креститься, верно?
– Говорит, что хочет.
Потом я сказал:
– Как вы думаете, не мог бы я его хоть немного подготовить за ближайшие несколько дней? А отец Джеймс потом поговорил бы с ним, когда представится возможность. И, конечно, он может ходить на все собеседования ретрита.
Как раз начинался один из ретритов выходных дней.
– Дай ему несколько книг, – сказал отец наставник, – и говори с ним, расскажи все, что сможешь. А я пойду и поговорю с Его Преподобием.
На следующий день я спешил в комнату Джона-Пола с целой охапкой томов, похищенных из общего кабинета послушников, а вскоре у него была уже целая комната книг, которые разные люди выбрали для него. Если бы ему вздумалось прочесть их все, ему пришлось бы провести в монастыре полгода. Здесь была оранжевая брошюра с американским флагом на обложке и заголовком «Правда о католиках». Здесь, конечно, были «Подражание Христу» и Новый Завет. Моим вкладом был Катехизис Тридентского собора[515], отец Роберт предложил – «Веру миллионов»[516], а отец Джеймс пришел с «Историей души» – автобиографией Цветочка. Было еще много всего, потому что отец Фрэнсис, гостинник этого года, служил заодно и библиотекарем. Возможно, это он дал «Историю души», потому что был большим почитателем Цветочка.
