П. А. Вяземский, служивший при великом князе Константине Павловиче, говорил, что цесаревич «почитает „Историю“ вредною книгою». А Н. И. Тургенев в дневнике отмечает: «Здесь многие находят, что рано печатать историю ужасов Ивана-царя».
Карамзин описывал бесконечно длинную цепь злодеяний, предупреждая этим современников и потомков о том, как легко обществу в любые времена ввергнуться в ужас самовластья.
«Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение к злу есть вселять любовь к добродетели — и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении самодержавном, выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои преступления».
Карамзин говорит о том, что злодеяния, ставшие государственной политикой, продолжают свое страшное воздействие и после смерти тирана. Он, пишет Карамзин, «губительною рукою касался… самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила злое семя в народе; и если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново».
При описании царствования Ивана Грозного, как и других периодов и времен истории государства Российского, Карамзин считал главной своей целью дать верную объективную картину эпохи во всех ее аспектах и противоречиях. Иван Грозный — один из самых противоречивых персонажей русской истории. С одной стороны, это воплощенное зло, и Карамзин описывает его злодеяния, преступления против человечности, отмечает губительное влияние на нравственность народа введенного им в государственную политику новшества — карательную структуру, состоящую из «доносителей, клеветников и кромешников», которая, хотя была отменена им самим, «оставила злое семя» на будущие времена. Семя оказалось не только злое, но и живучее. Последующие правители России, почти все, время от времени прибегали к помощи испробованной Иваном Грозным структуры для собственных политических целей, и всегда это семя оказывалось жизнеспособным, жизнеспособно оно и сейчас. Таков ужасный подарок Ивана Грозного России.
С другой стороны, в то же время Иван Грозный проявил себя как мудрый государственный деятель, дальновидный политик, умный законодатель, к тому же он обладал литературным и композиторским талантами.
При описании Карамзиным правления Ивана Грозного его злодеяниям отведено места ничуть не больше, чем деятельности на пользу государства.
«Но отдадим справедливость и тирану; Иоанн в самых крайностях зла является как бы призраком великого Монарха, ревностный, неутомимый, часто проницательный в государственной деятельности; хотя, любив всегда равнять себя в доблести с Александром Македонским, не имел ни тени мужества в душе, но остался завоевателем; в Политике внешней неуклонно следовал великим намерениям своего деда, любил правду в судах, сам нередко разбирал тяжбы, выслушивал жалобы, читал всякую бумагу, решал немедленно; казнил утеснителей народа, сановников бессовестных, лихоимцев, телесно и стыдом (рядил их в великолепную одежду, сажал на колесницу и приказывал живодерам возить из улицы в улицу); не терпел гнусного пьянства (только на Святой неделе и в Рождество Христово дозволялось народу веселиться в кабаках; пьяных во всякое иное время отсыпали в темницу). Не любя смелой укоризны, Иоанн не любил иногда и грубой лести; представим доказательство. Воеводы, Князья Иосиф Щербатый и Юрий Борятинский, выкупленные Царем из Литовского плена, удостоились его милости, даров и чести с ним обедать. Он расспрашивал их о Литве; Щербатый говорил истину; Борятинский лгал бессовестно, уверяя, что Король не имеет ни войска, ни крепостей и трепещет Иоаннова имени. „Бедный Король! — сказал тихо Царь, кивая головою. — Как ты мне жалок!“ — и вдруг, схватив посох, изломал его в мелкие щепы о Борятинского, приговаривая: „Вот тебе, бесстыдному, за грубую ложь!“…»
«В заключение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти; стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трех Царств Могольских; доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы Царя-Завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну. История злопамятнее народа!»
С начала 1820-х годов жизнь Карамзина приобретает ту размеренность и однообразие, которые были ему так необходимы для работы. «Положение Карамзина сделалось самое возвышенное, от всех отдельное, недосягаемое для интриг и критики, — пишет Ф. Ф. Вигель. — Он пользовался совершенною доверенностью царя, который, на лето помещая его у себя в Царском Селе, нередко посещал его. Там спокойно продолжал он огромный и полезный труд свой, по временам издавая новые томы русской истории своей; но уже болезни посетили его совсем еще неглубокую старость».
В 1821–1823 годах Карамзин пишет десятый и одиннадцатый тома. В начале 1824 года они выходят в свет. Хотя по материалу и художественности они ничуть не ниже предыдущих томов, расходятся они хуже. Карамзина, живущего на доходы от литературной работы, это огорчает. С грустью жалуется он Вяземскому: «Мало надежды, чтобы и два тома „Истории“ поправили наши финансы: книги не продаются, кроме „Полярной Звезды“». Однако сама работа доставляет ему удовольствие и радость. Как и 20 лет назад, он уходит целиком в описываемую эпоху. «Я теперь весь в Годунове, — пишет он Малиновскому и с жадностью и волнением загадывает о будущей работе: — Буду очень доволен, если Бог даст мне хоть осенью начать Шуйского».
Осенью 1823 года Карамзин уехал из дома Е. Ф. Муравьевой, так как в его комнатах ей пришлось поселить своего племянника — К. Н. Батюшкова, заболевшего тяжелым психическим расстройством. Карамзины сняли квартиру на Моховой в доме Межуева. «Все не велико, но уютно», — характеризовал Карамзин свое новое жилище.
Весной 1824 года Карамзину пожалован очередной чин действительного статского советника: он стал генералом, догнав Дмитриева.
Живописные портреты Карамзина 1820-х годов фактически являются не натурными, а перерисовкой более ранних, с добавлением новых аксессуаров — звезды, фрака, шубы, шлафрока с меховым воротником. Поэтому особенно ценен литературный портрет, написанный Ф. В. Булгариным. Автор увидел Карамзина на вечере в одном петербургском доме.
«Началось чтение Мольеровой пиесы. Вдруг дверь в зале потихоньку отворяется, и входит человек высокого роста, немолодых лет и прекрасной наружности. Он так тихо вошел, что нимало не расстроил чтения, и, пробираясь за рядом кресел, присел в самом конце полукруга. Орденская звезда блестела на темном фраке и еще более возвышала его скромность. Другой вошел бы с шумом и шарканьем, чтоб обратить на себя внимание и получить почетное место. Незнакомец никого не обеспокоил.
