Пушкин подтвердил такое обещание в 1824 году в письме Жуковскому: «Я обещал Николаю Михайловичу два года ничего не писать противу правительства».
Этот разговор, кроме того, послужил к разъяснению каких-то недоразумений и восстановлению отношений между Карамзиным и Пушкиным. В 1826 году, уже после смерти Карамзина, Пушкин, отвечая на упреки Вяземского по поводу эпиграмм, писал: «Что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие, и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь?»
С 1820 года все известные отзывы Пушкина о Карамзине свидетельствуют о том, что Пушкин, перечитывая его сочинения, припоминая разговоры, проникается все большим к нему почтением; постепенно ему открываются глубина, стройность и цельность мировоззренческой системы Карамзина. Ксенофонт Полевой, знавший Пушкина в 1830-е годы, отмечает: «Пушкин вообще любил повторять изречения или апофегмы Карамзина, потому что питал к нему уважение безграничное». Пушкин первым пытался опубликовать «Записку о древней и новой России» в своем журнале «Современник». В его произведениях, письмах с годами все чаще встречаются мысли и образы, идущие от Карамзина.
Девятый том «Истории государства Российского», в котором рассказывалось о второй половине царствования Ивана Грозного, Карамзин начал писать весной 1816 года, еще в Москве, накануне переезда в Петербург. Том складывался медленно и трудно — не страницами, а буквально строками. В июле 1819 года Карамзин пишет Дмитриеву, что окончание тома «требует еще месяцев трех прилежной работы», в конце года мечтает: «Если бы я успел кончить IX том к весне», в марте 1820 года гадает: «Авось к зиме, если Бог даст, допишу девятый том» и лишь 10 декабря сообщает Малиновскому: «Последняя глава IX тома мною дописана».
По поводу столь длительной работы над девятым томом Д. Н. Блудов шутил: «Видно, Карамзину так же трудно описывать царствование Ивана Васильевича, как было современникам сносить его». В этой шутке большая доля правды: описание кошмарных преступлений царя и бедствий отчизны отражалось на нервном состоянии. Так об Иване Грозном Карамзин писал первым из русских историков. Конечно, историки знали и о казнях, и о распутстве Ивана Грозного, но материалы и документы, освещающие эту сторону его царствования, лежали в недоступных архивах, свидетельства современников-иностранцев не переводились на русский язык. Государственная политика требовала уважать и почитать царский сан, поэтому в официальной истории Иван IV представал в облике сурового, но справедливого и мудрого правителя. Трехвековое утаивание сделало свое дело, «стенания умолкли, — говорит Карамзин, — жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими».
Работая над девятым томом, Карамзин искал источники (он очень радовался и гордился тем, что обнаружил русские документы, потому что прежде известны были в основном свидетельства иностранцев) и создавал свою концепцию эпохи. 1 августа 1819 года он пишет Дмитриеву: «В самом деле, мне трудно решиться на издание 9-го тома: в нем ужасы, а цензурою моя совесть. Я говорил об этом с государем: он не расположен мешать исторической откровенности, но меня что-то останавливает. Дух времени не есть ли ветер? А ветер переменяется. Вопреки твоему мнению, нельзя писать так, чтобы невозможно было прицепиться. Впрочем, мне еще надо много писать, чтобы дописать царя Ивана».
В декабре 1819 года Карамзин решает устроить публичное чтение глав из девятого тома. Он предложил А. С. Шишкову посвятить этому ближайшее заседание Российской академии. Шишков как человек осторожный доложил о том императору и получил позволение на чтение.
Чтение состоялось 8 января 1820 года. Карамзин читал около полутора часов. Как говорили, такого многолюдного и блестящего собрания не бывало с основания академии. Тему и содержание читаных отрывков Карамзин в письме Дмитриеву называет так: «О перемене Иоаннова царствования, о начале тиранства, о верности и геройстве россиян, терзаемых мучителем». После окончания чтения, вопреки правилу, пишет Карамзин, «раздалось всеобщее рукоплескание».
«Читающий и чтение были привлекательны, — писал митрополит Филарет, — но читаемое страшно. Мне думалось тогда, не довольно ли исполнила бы свою обязанность история, если бы хорошо осветила лучшую часть царствования Грозного, а другую более покрыла бы тенью, нежели многими мрачными резкими чертами, которые тяжело видать положенными на имя русского царя».
Закончив и переписав набело девятый том, Карамзин отдает его императору. Получив рукопись обратно и увидя на полях отметки, автор спросил, прикажет ли государь исправить отмеченные места. Император ответил, что делал отметки только для себя.
Карамзин отдал рукопись в типографию. О новом томе «Истории государства Российского» в петербургских газетах появилось объявление от имени издателя. Но, судя по стилю, оно писано самим Карамзиным; в нем обращалось внимание читателя на главное в содержании и новизну сведений: «Сей девятый том заключает в себе историю царствования Иоанна Васильевича Грозного с 1560 года по его кончину: период важный по многим государственным делам, любопытный по разнообразным лицам и происшествиям; в нем изображение ужасного по грозному характеру и деяниям царя! Сей том обогащен такими историческими сведениями и чертами, которые доныне вовсе не были известны или, по крайней мере, известны весьма сбивчиво и недостаточно».
Уже когда том печатался, по Петербургу распространился слух, что он запрещен. Видимо, слух этот имел своим источником требование министра внутренних дел Кочубея подвергнуть девятый том цензуре (он снял свое требование после предъявления ему высочайшего распоряжения от 1816 года печатать «Историю…» Карамзина без цензуры). Слух о запрещении вызвал в публике дополнительный интерес к новому тому «Истории…».
Выход тома (он поступил в продажу 9 мая 1821 года) стал событием в общественной жизни. «Его жадно читали, так что, по замечанию одного из товарищей, в Петербурге от того только такая пустота на улицах, что все углублены в царствование Иоанна Грозного!» — пишет в своих «Записках» декабрист Н. И. Лорер.
Общество разделилось на два лагеря. Либералы были в восхищении. «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита», — писал К. Ф. Рылеев. А. А. Бестужев, В. К. Кюхельбекер, другие будущие декабристы восторгались девятым томом и позднее отмечали его влияние на них. На следствии по делу декабристов многие из них называли его среди источников «вредных мыслей», как, например, В. И. Штейнгель: «Между тем, по ходу просвещения, хотя цензура постепенно делалась строже, но в то же время явился феномен небывалый в России — девятый том „Истории государства Российского“, смелыми, резкими чертами изобразивший все ужасы неограниченного самовластия и одного из великих царей открыто именовавший тираном, какому подобных мало представляет история».
У нового тома «Истории…» нашлось и немало противников. Тот же Лорер вспоминает: «Рассказывали тогда, что в это же время, в одном окне Аничкова дворца, рисовались две особы, глядя на кипящий Невский проспект. Одна из них (имеется в виду хозяин Аничкова дворца великий князь Николай Павлович. — В. М.) почему-то обратила взоры свои на проходящего человека и спросила стоящего возле человека: — Это Карамзин? Негодяй, без которого народ не догадывался бы, что между царями есть тираны».
