не устремил на них свой взор.
– Чего рты разинули? – прикрикнул Джакобо на своих подчиненных. – А ну-ка, живо принимайтесь за работу! Развели грязь и бардак, хуже, чем в свинарнике! Завтра к нам сам падишах пожалует, а уж он-то с вами, бездельниками церемониться не будет!
Слова Джакобо внесли определенную упорядоченность в ход лагерной жизни и вскоре поблизости не осталось ни одного человека, слоняющегося без дела.
– Похоже, они боятся тебя! – удивленно подметил я.
– С ними по-другому нельзя! – всплеснул руками Джакобо. – Эти остолопы ничего толком не умеют, кроме как бравировать друг перед другом, словно павлины, а как дошло до дела… – итальянец покачал головой. – В общем, гнить им всем сейчас в албанских горах, если бы не я.
– Что ж, это многое объясняет, – сказал я, но тут же меня прервал какой-то офицер, подскочивший к Джакобо с расспросами относительно того, куда девать несколько телег с мукой, которые прислали из города.
– Да что же там за бараньи головы сидят! – воскликнул итальянец. – Я же просил прислать нам мяса и молока. Сколько можно пичкать солдат одними лепешками!
Он обернулся ко мне с видом несчастнейшего из людей, а затем произнес:
– Здесь нам спокойно поговорить не дадут. Вот что, Константин, ты приходи вечером. Я знаю тут неподалеку одно хорошее местечко.
– Султан позволил мне выходить за пределы города, но за мной постоянно следят его люди, – ответил я, стараясь намекнуть итальянцу, что это не слишком хорошая идея. Но Джакобо уже пошел разбираться с возничим и не слушал моих слов.
– В общем, жду вечером! – только успел проронить он и скрылся с глаз.
Делать было нечего. В назначенное время я вновь покинул дворец, нарядившись в свой самый простой костюм, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Стараясь скрыться от вездесущих султанских соглядатаев, я долго петлял по узким улочкам османской столицы и лишь когда солнце скрылось за горизонт, решился выйти за ворота города. Итальянец встретил меня на окраине лагеря, и мы отправились в небольшую таверну, стоявшую чуть в стороне от главной дороги на Эдирне.
– Известно ли тебе, что религия запрещает мусульманам употреблять напитки из перебродившего винограда? – поинтересовался я на всякий случай у своего приятеля.
– Досадное правило, – кивнул в ответ Джакобо. – Но ведь мы с тобой не мусульмане, к тому же хозяин здешнего заведения варит отличные напитки на меду, а про мед, насколько мне известно, Аллах ничего не говорил.
Рассуждения итальянца были весьма спорны, но я не стал возражать. Вскоре мы очутились в шумном зале, где за небольшими столиками теснились люди с чашами, до краев наполненными хмельным напитком. Большинство посетителей были христианами из тех, что прибыли вместе с Джакобо, но попадались здесь и турки, которые, нисколько не смущаясь, пили наравне со всеми.
Трактирщик, завидев нас, тут же предложил занять лучший столик – в самом дальнем углу, вдали от шума и суеты. Сразу же принесли какие-то закуски из овощей и вяленого мяса, а также два кувшина с темной пенистой жидкостью. Столь обходительное поведение трактирщика говорило о том, что Джакобо успел побывать здесь уже не раз.
– За твое здоровье, Константин! – поднял свою чашу итальянец и, залпом осушив ее, налил себе другую. – Как поживаешь во дворце? Говорят, что султан ценит тебя и повсюду возит с собой?
– Это так, – кивнул я, пробуя на вкус ароматный напиток. – За это время Мехмед привязался ко мне и не отпускает от себя ни на шаг.
– Ты родился под счастливой звездой, я всегда это говорил! – Джакобо подмигнул мне. – Стать любимцем такого грозного владыки дано далеко не каждому. Это открывает перед тобой большие перспективы.
– Ты преувеличиваешь Джакобо. Я всего лишь раб. А какие могут перспективы у христианского невольника в этих землях?
Итальянец пристально взглянул на меня.
– Клянусь небесами, ты и вправду ничего не смыслишь в жизни, Константин! Поверь, именно здесь, у турок, быть невольником зачастую намного выгоднее, чем свободным человеком. – Джакобо запихнул себе в рот кусок вяленой козлятины, после чего, как следует прожевав, продолжил: – В этом государстве есть только один по-настоящему свободный человек – это султан. Остальные – начиная от великого визиря и заканчивая последним бедняком, его верные рабы, жизнь, которых, не стоит, ровным счетом, ничего! Поэтому какое кому дело до того, свободен ты или нет? Все смотрят лишь на положение, которого ты сумел добиться. А у тебя на этот счет имеются неплохие возможности. Верно я говорю?
– Прежде султан желает, чтобы я принял веру в Аллаха, – ответил я.
– Что ж, не самая большая жертва, – пожал плечами итальянец, отправляя в рот очередной кусок мяса. – Конечно, тебе придется отказаться от вина, да и обрезание, как я слышал, не самая приятная вещь… Однако те блага, которые ты получишь, с лихвой перекроют указанные неудобства.
– Ты совсем не меняешься, Джакобо, – произнес я, позволив себе слабую улыбку.
Мы осушили кубки, заказали новый кувшин меда и стали вспоминать былые времена. Сильно захмелевший Джакобо затянул наши походные песни, чем тут же вверг в уныние всех присутствующих в зале людей. Напрасно взволнованный трактирщик обращался к итальянцу с просьбами и увещеваниями – тот лишь отмахивался от него и замолчал, только когда исполнил последний куплет.
– А все-таки славные были времена! – проговорил он, ударяя пустой чашей о стол и подливая себе еще медовухи, чтобы прочистить осипшее горло.
– Славные, – соглашался с ним я, возвращаясь мыслями в прошлое и удивляясь тем метаморфозам, которые мне не раз приходилось претерпевать в своей жизни.
Вот, кажется, только вчера мы с Джакобо сидели в точно таком же трактире, в самом центре Софии и мечтали о скором походе на Адрианополь. И вот мы здесь, под стенами османской столицы, только совершенно в ином качестве. И вместо того, чтобы сражаться с турками и желать смерти султану, пьем вместе с ними за его здоровье! Кто бы мог подумать, что все обернется именно так…
Была уже глубокая ночь, когда мы, пошатываясь, вышли из трактира. Джакобо продолжал петь свои песни, громыхая на всю округу, и вскоре я оставил всякие попытки утихомирить его, погрузившись в собственные размышления относительно того, стоит ли мне возвращаться во дворец в столь непотребном виде. Приторный и довольно приятный на вкус напиток из забродившего меда, оказался коварен к тем, кто не знал в нем меры и я уже начинал раскаиваться в том, что поддался на уговоры итальянца, который неуверенно брел в расположение своего отряда.
– Оставайся в лагере! – предложил он мне. – Здесь и переночуешь, и позавтракаешь не хуже,
