закрыл ворота и фактически перевел город на осадное положение. Султану же он написал письмо, со следующими горькими словами:
«Если ты вопреки моим мольбам и клятвам решил избрать войну и покончить с миром, то да будет на то твоя воля. Господь, на которого я уповаю всем сердцем, сам рассудит нас по делам и поступкам. Однако ты нарушил клятвы и договоры, которые прежде обещал соблюдать, а значит, и я не стану больше следовать им!
Знай, о великий султан! Отныне ворота моего города для тебя закрыты, и если ты вновь решишь действовать силой против моих подданных, я буду сражаться ради их защиты. Я буду сражаться со всей доступной мне силой и умру, если так пожелает Господь.
Поступай и дальше в соответствии со своими замыслами, пока Высший Судия не призовет тебя к ответу».
Прочитав это послание, султан тут же приказал написать короткий ответ: «Сдавай свой город или готовься к битве!» Это было объявлением войны.
Несколько отрядов акинджы тут же устремились к стенам города, выжигая поля и захватывая пленных. Вскоре окрестности Константинополя опустели, превратившись в безжизненные руины и пепелище. Однако император предвидел нечто подобное и заранее приказал свести в город людей, а также зерно и скот. Так он сумел спасти большую часть урожая, которого, впрочем, все равно недоставало для обеспечения нужд жителей Константинополя.
Тем временем строительство крепости на берегу Босфора подходило к концу. Расположенная на крутом холме, она имела форму треугольника, каждая вершина которого венчалась мощными башнями. В этих башнях было все необходимое для наблюдения за проливами, в них также установили камнеметные орудия и огромные пушки, которые отлил венгерский инженер Урбан. Именно такая пушка пустила на дно корабль Антонио Риццо. За это султан выплатил венгру щедрое вознаграждение и повелел изготовить новое орудие, в два раза больше прежнего. Урбан на это охотно согласился и немедленно взялся за работу.
Случай с венецианским кораблем наложил свой отпечаток и на саму крепость, которая с тех пор получила свое заслуженно-грозное прозвище «Богаз Кесен», что в переводе означает «Перерезающая пролив» или «Перерезанное горло». Пожалуй, лучшего названия для подобного сооружения было не придумать.
Мехмед был доволен своим творением и очень часто его можно было заметить объезжающим вокруг высоких зубчатых стен, толщиной в три с половиной сажени, или на одной из башен, откуда он уже высматривал свою следующую цель – тысячелетний город на Босфоре.
В последние дни лета 1452 года, когда все основные работы были уже завершены, султан приказал свернуть лагерь и, оставив в крепости большой гарнизон, отправился в сторону Константинополя. Подступив к городу, он принялся изучать местность вокруг стен, а также укрепления древней столицы. Его инженеры и архитекторы несколько дней трудились над описанием фортификационных сооружений Константинополя и составлением карт. Особую помощь в этом деле оказывал все тот же Урбан, который некоторое время жил в Константинополе и знал его самые уязвимые места.
Греки с тревогой наблюдали за действиями османов, однако из-за своей малочисленности, никаких ответных действий не предпринимали. Лишь несколько ромейских лучников, соревнуясь в дальности стрельбы, пытались достать до турецкого лагеря, что, впрочем, им так и не удалось, после чего все попытки были прекращены.
С наступлением осени Мехмед собрал большой совет, на котором объявил о том, что возвращается в столицу для решения неотложных государственных вопросов. Беям также было приказано вернуться в свои провинции и ждать дальнейших указаний, ибо весной султан вновь собирался призвать их к себе. На следующее утро Мехмед со всем своим войском снялся с места и ускоренным маршем двинулся в сторону Адрианополя. Другая часть османской армии переправилась через пролив и вернулась в Азию, а спустя еще несколько дней, воды Босфора покинули корабли Сулеймана Балтоглу, который направил их на стоянку в Галлиполи.
Фракийские холмы опустели и только крепость Богаз Кесен, возвышающаяся теперь на европейском берегу Босфора, оставалась зримым и зловещим напоминанием о могуществе и непреклонности османского владыки – напоминанием для всего христианского мира.
Турки ушли, но почти ни у кого из жителей Константинополя не оставалось сомнений, что они вернутся сюда снова.
* * *
Оказавшись в столице своей великой империи, Мехмед вновь принялся за работу, ни на секунду не помышляя об отдыхе. Отныне только две мысли заботили его ум – взятие Константинополя и возведение неподалеку от Эдирне роскошного дворца, которому могли бы позавидовать величайшие владыки со всего света.
Удивительная работоспособность и неутомимость Мехмеда, заставляла придворных приспосабливаться к бешеному темпу жизни, который пришел на смену привычной медлительности, царящей при прежних султанах.
Целыми днями повелитель пропадал на государственных совещаниях, обсуждая с визирями вопросы войны и мира, а иногда, созывал архитекторов и покидал столицу, чтобы ознакомиться с местом своей будущей резиденции. Даже ночи неутомимый султан проводил за изучением карт и планов Константинополя, а также читая донесения своих многочисленных шпионов, которые, обитали при каждом европейском дворе и при каждом восточном серале.
В середине сентября Мехмед принял решение отозвать из Албании несколько наемных отрядов, одним из которых командовал мой старый приятель – Джакобо. Эта новость крайне обрадовала меня и потому, едва узнав, что их разместили неподалеку от Эдирне, я испросил у султана фирман, разрешающий мне покидать город в любое время дня и ночи. Немного поворчав, Мехмед выдал мне необходимую бумагу, но предупредил, что за каждым моим шагом вне города будут пристально следить его люди. Я охотно согласился с такими условиями и, едва оказавшись за воротами, сразу же направился к небольшому лагерю, где поселились вновь прибывшие воины. Найти палатку Джакобо оказалось несложно – все отлично знали взбалмошного итальянца и указывали мне путь. Вскоре до моих ушей долетела отборная ругань и уж затем я увидел коренастую фигуру, возвышающуюся на краю длинного рва.
– Джакобо! – крикнул я, бросаясь в сторону кондотьера. Тот сперва вздрогнул от неожиданности, но быстро пришел в себя и с лучезарной улыбкой заключил меня в свои стальные объятия.
– Константин, дружище! – радостно прокричал он, чуть ли, не отрывая меня от земли. – Ну-ка, дай посмотреть на тебя! Ого! Одет как турецкий вельможа! Смотрю, нашел себе хорошее место при дворе султана, а? – усмехался итальянец, толкая меня локтем в бок.
– Ты, гляжу, тоже неплохо устроился, – не остался я в долгу. – Вон как раздобрел на казенных харчах. Как тебя только конь выдерживает?
– Коня я выбирал себе под стать, – самодовольно заметил Джакобо. – Не то что меня, целый воз с солдатами вытянет!
Прочие наемники, отбросив свои дела, с удивлением наблюдали за этой сценой, пока итальянец
