class="p1">Сейчас в крайнем правом крыле доминируют партии, которые обычно называют «популистскими» или «радикально популистскими». По словам Таггарта (Taggart, 1995), они появились в конце послевоенного урегулирования, в ответ на проблемы глобализации и постиндустриализации. Игнаци называет их «постиндустриальными»: из-за глобализации, окончания холодной войны, падения крайне левых и исчезновения классового конфликта возникли новые проблемы, которые мобилизовали популистских правых. Но в последние десятилетия у таких партий появились большие возможности благодаря растущей иммиграции в страны Западной Европы. К основным движениям в этой группе относятся Национальный фронт во Франции, республиканцы в Германии, Австрийская партия свободы Йорга Хайдера, Народный союз в Бельгии и Фламандский блок. Недавно произошел рост популярности популистских движений в Дании (Датская народная партия) и Норвегии (Партия прогресса), получивших 12–15 % голосов, а также в Голландии — «Антииммиграционный список» Пима Фортёйна. На настоящий момент таких партий нет только в Ирландии, Португалии и Испании. В Западной Европе они теперь составляют постоянное политическое меньшинство[55].
Однако три из пяти характеристик фашизма у этих движений выглядят неопределенно. Они очень общими словами осуждают «систему» и «правящие круги», а также «обман» либеральной демократии, при которой преобладают правительственные партии, утратившие связь с реальной жизнью простых граждан. Но они редко осуждают демократию как таковую и стремятся именно к успеху на выборах. Даже в Европейском парламенте они сидят вместе, образуя маленький блок. У них также достаточно двойственное отношение к государству. Поскольку они представляют категорию наиболее уязвимых граждан, они требуют от государства защиты, иногда социального обеспечения. Они неизменно требуют, чтобы правительство внедряло закон, порядок и традиционную мораль — в противовес иммигрантам, по их мнению, играющим ведущую роль в преступности, организации проституции и торговли наркотиками. Тем не менее они недовольны государством, которым управляют крупные партии, предприятия и союзы, и часто говорят, что хотели бы скинуть его с плеч. Некоторые даже одобряют неолиберальную политику. Хайдер в Австрии заявляет, что хочет прекращения регулирования бизнеса, установления единого налога в размере 23 % и сокращения на две трети государственной бюрократии. Это все выглядит куда ближе к взглядам американских республиканцев, ненавидящих государство, чем поклоняющихся ему фашистов. Их отказ примкнуть к правому или левому крылу, нередко обусловленный идеей «третьего пути», достаточно расплывчат и сильно отличается от внятной позиции «преодоления классовой борьбы», которую предлагали фашисты в межвоенный период. Но главное, что эти принципы лишились своей основы, так как классовая борьба утратила свои основные черты. Ее успешно взяли под контроль либеральные демократы. Эти три неясности, а также слабость принципов и политики лишают эти крайне правые партии стабильности: и экстремисты, и сторонники умеренных взглядов требуют большей внятности, в результате все заканчивается расколом и изгнаниями «несогласных», что и произошло с Итальянским социальным движением и привело к распаду немецких республиканцев в середине 1990-х.
Хотя у самых стойких из этих партий есть целый ряд политических убеждений, их главная отличительная черта — ксенофобия и исключительный национализм по одному конкретному вопросу: они хотят прекратить недавний приток иммигрантов в Европу (что, правда, в меньшей степени относится к Италии). Их враг — небелый и нехристианин, или же иногда восточный европеец, иммигрант, ищущий убежища. Конкретные признаки его зависят от страны и обстоятельств. Это соответствует моим критериям фашизма как националистического движения, склонного к чисткам. Этот вопрос правые партии связывают с другими: законом и порядком, моральным упадком, безработицей и проблемами с жильем, якобы также возникающими из-за иммигрантов. Однако их националистическая ксенофобия отличается от ксенофобии фашистов или неофашистов, поскольку редко исходит из общей иерархической теории коллективной воли, культуры или расовой идентичности. По словам Вивьорки (Wieviorka, 1994), внутри расизма произошел сдвиг от «логики (иерархического) подчинения» к «логике дифференциации». Нынешние расисты говорят просто, что иммигранты не вписываются в культуру и традиции Франции, Германии, Австрии, Дании и других стран и поэтому должны уехать или быть депортированы. Некоторые даже утверждают, что они и есть истинные мультикультуралисты: все культуры и этносы должны развиваться как хотят, но отдельно друг от друга. У крайне правых партий нет желания править ими или какими-либо иностранцами. Они не поддерживают территориальный ревизионизм или агрессию по отношению к другим нациям, как фашисты в межвоенный период. Они выражают преданность «европейской цивилизации», которой угрожает поток иммигрантов. Их «внешний враг» — американский империализм. Сами они далеки от милитаризма.
И наконец, у этих партий нет серьезных парамилитарных формирований. Шокирующие, но редкие и случайные акты насилия совершают маленькие маргинальные группы, очень слабо организованные, состоящие в основном из малообразованных и безработных молодых людей, подогретых алкоголем, — так называемых скинхедов; и насилие их почти полностью направлено на иммигрантов. Подавляющее большинство тех, кто нарушает общественный порядок, никак не связаны с какими-либо крайне правыми партиями или неонацистскими группировками. Руководители партий также недовольны их действиями, считая, что из-за уличного насилия теряют голоса. Существуют те, кто относится к скинхедам с сочувствием, но в основном это пожилые и малообразованные люди (Willems, 1995; Gress, 1998: 238–250).
Как показывают опросы, главным образом за правые популистские партии голосуют те, кто считает, что их, как граждан, предали: вроде бы у них есть все права, но на самом деле они задвинуты на задворки жизни элитой, крупным бизнесом и вновь прибывшими иммигрантами. Они, как правило, не отличаются хорошим образованием или профессиональными навыками. Это мужчины среднего или преклонного возраста, жители небольших городов, работающие на предприятиях, в маленьких фирмах и на маленьких фермах — то есть электорат отличается от классического фашистского. Их ксенофобия объясняется не только прямой конкуренцией с иммигрантами за работу или жилье, не «объективной» культурной несовместимостью, не преобладанием расизма в обществе в целом. Главная причина заключается в ощущении, что их предали, растоптали их гражданские права, и особенно сильно это чувство выражено у малоимущих граждан (Betz, 1994; Wimmer 1997). Как отмечает Итуэлл (Eatwell, 2001), крайне правые партии пользуются не классовой, а секторальной поддержкой: в каждом классе они привлекают людей в наиболее экономически невыгодном положении (хотя связывать весь спектр современных опасностей с «глобализацией» слишком банально). Несколько отличается австрийская Партия свободы. Она пользуется более широкой поддержкой и ведет свое начало от третьей великой фашистской традиции, которая не была полностью уничтожена в 1945 г. (Bailer-Galanda, 1998).
Но главным образом эти партии могут добиться успеха, сыграв на недовольстве электората традиционными правящими партиями. Особенно актуально такое «протестное голосование» в тех странах, где регионы недовольны столицей, — как, например, в Бельгии и в Австрии, а также в Италии, если принимать во внимание «Лигу Севера». То, что в знак протеста люди голосуют не за левых, а за правых, возможно, связано (кроме стран с
