Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 150
съезжали на берег, гуляли по лесу с Государыней и детьми, лазили на скалы, собирали бруснику и чернику, искали грибы, исследовали тропинки. Их Величества, словно дети, радовались простой, свободной жизни. Набегавшись и надышавшись здоровым морским воздухом, мне так хотелось спать по вечерам, а садились пить чай только в 11 часов вечера. Раз, к моему стыду, я заснула за чаем и чуть не упала со стула. Государь дразнил меня, подарив мне коробку спичек, предлагал вставить их в глаза, чтобы они не закрывались. Тогда же в первый раз мы начали играть с Императрицей в 4 руки. Я играла недурно и привыкла разбирать ноты, но от волнения теряла место и пальцы леденели. Играли мы Бетховена, Чайковского и других композиторов». Но по вечерам, когда они остаются вдвоем, Александра Федоровна жалуется Анне, что народ так и не полюбил ее, несмотря на все ее старания.
И это правда. Императрицу не любят за то, что она так долго «мучила» Россию, не давая ей наследника, за то, что она не здорова, не блистает в свете, как ее свекровь, Мария Федоровна.
Николаю и Александре кажется, что они смогут поладить со своим народом — немного уступок, немного строгости и все уладится. Анна пишет: «Пока мы приятно проводили время за границей, в России назревало народное неудовольствие, вызванное революционной пропагандой. Беспорядки начались забастовкой железных дорог, стачками рабочих и разными революционными демонстрациями. Все это нам мешало вернуться в Россию, но мы еще тогда не понимали, к чему все это может повести. Сознавая тяжелое положение Родины, я все время думала о Государе, который должен был водворять порядок в государстве, и стремилась назад к Государыне, которая разделяла все его заботы.
О манифесте 17 октября мы еще тогда ничего не слыхали. Манифест этот, ограничивающий права самодержавия и создавший Государственную Думу, был дан Государем после многочисленных совещаний, а также и потому, что на этом настаивали Великий Князь Николай Николаевич и граф Витте. Государь не сразу согласился на этот шаг не потому, что Манифест ограничивал права самодержавия, но его останавливала мысль, что русский народ еще вовсе не подготовлен к представительству и самоуправлению, что народные массы находятся еще в глубоком невежестве, а интеллигенция преисполнена революционных идей. Я знаю, как Государь желал, чтобы народ его преуспевал в культурном отношении, но в 1905 г. он сомневался, что полная перемена в государственном управлении может принести пользу стране.
В конце концов его склонили подписать манифест.
Мне передавали, что Великий Князь Николай Николаевич будто бы грозил в противном случае застрелиться. Императрица рассказывала, что она сидела в это время с Великой Княжной Анастасией Николаевной, и у них такое было чувство, как будто рядом происходят тяжелые роды. Слышала я тоже, что будто, когда Государь, сильно взволнованный, подписывал указ о проекте Государственной Думы, министры встали и ему поклонились. Государь и Государыня горячо молились, чтобы народное представительство привело Россию к спокойствию и порядку.
Открылась Государственная Дума после Высочайшего выхода в Зимнем дворце. Я с другими проникнула в Тронный зал и слышала, как Государь приветствовал членов Думы. Мало осталось у меня в памяти о первой Думе; много было разговоров, а дела мало. Она была закрыта по Высочайшему указу после двух месяцев существования. Газеты были полны сообщениями о событиях, происходивших на Руси, но до Дворца доходили лишь слабые отклики».
Но особенно недовольство российского общества Александрой Федоровной возросло после начала войны с Германией, когда императрица стала «ненавистной немкой» и «шпионкой кайзера». Газеты публиковали карикатуры, на которых императрица «признавалась»:
Ах, планов я строила ряд,
Чтоб «Екатериною» стать,
И Гессеном я Петроград
Мечтала со временем звать.
И вот уже по Петербургу поползли слухи, что императрица готовит переворот, дабы стать регентшей при малолетнем сыне: она-де «намерена и по отношению к своему мужу разыграть ту же роль, которую Екатерина разыграла по отношению к Петру III».
В деревнях говорили: «Наша Государыня Александра Федоровна отдала бы все германскому императору Вильгельму, — она ему родня», «Сама Государыня Императрица — главная изменница. Она отправила золото в Германию, из-за нее и война идет». В армии считали, что она поддерживает всех шпионов-немцев, которых по ее приказанию начальники частей оставляют на свободе. Медсестра Вера Чеботарева, работавшая с Александрой Федоровной в царском лазарете, записывает в дневнике в ноябре 1916 г.: «26-го это ненужное появление с государыней и наследником на Георгиевском празднике. Настроение армии — враждебное, военной молодежи тоже: “Как смеет еще показываться — она изменница”». В отчетах военной цензуры утверждалось, что многие солдаты считали царицу «чистокровной немкой, играющей в руку Германии», что царя солдаты «любят», но думают, что «до него ничего не доходит, а то бы он искоренил немецкое влияние».
Эти предубеждения разделяли штабные генералы и гвардейские офицеры. Когда царица приезжала в Ставку, от нее старались прятать секретные документы, но потом офицеры утверждали, что после каждого такого визита русская армия терпела поражения. Генерал М.В. Алексеев заявил, что у царицы находилась секретная карта, которая должна существовать лишь в двух экземплярах, хранящихся у него и у императора. Говорили, что морской министр адмирал И.К. Григорович в ответ на настойчивые запросы из Царского Села относительно времени операции нарочно передал ложную информацию и в назначенный час в указанном месте были сосредоточены превосходящие силы немецкого флота. Член английского парламента майор Д. Дэвис писал в Лондон: «Царица, справедливо или нет, считается агентом германского правительства». Он рекомендовал «всеми возможными способами» убедить императрицу покинуть страну и вплоть до завершения войны гостить в какой-либо союзной стране. Дэвис писал: «…нет сомнений, что враг постоянно информируется о каждом передвижении и плане операций. В результате никакая серьезная информация не может быть сохранена в секрете, и это постоянно следует иметь в виду при переговорах с русскими властями». А в России уже прямо говорили о том, что императрицу нужно отправить в монастырь.
Даже такой рассудительный и мудрый человек, как Анатолий Федорович Кони, при личном знакомстве с императрицей отмечает, ее здравый смысл и неподдельный интерес к делу благотворительности. Рассказывая не о личных впечатлениях, а о том, что узнал из газет, он пишет: «Я не имею основания думать, чтобы суеверная, полурелигиозная и полуполовая экзальтация, вызвавшая у нее почти обоготворение Распутина, имела характер связи. Быть может, негодяй влиял на ее материнское чувство к сыну разными предсказаниями и гипнотическим воздействием, которое попадало на бессознательную почву нервной возбудимости. Едва ли даже “старец” имел через нее то влияние на назначения, которое ему
Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 150
