В поле куролесит такая завируха, что лишь на гусеницах и проедешь, да и то временами пятясь назад и с разгону расталкивая лбом глубокие сугробы. С какой скоростью наша мотопехота сейчас движется – представить нетрудно. Веду машину, изо всех сил таращась из-под отяжелевших век на крохотный красный светлячок – столовый сигнал на корме впереди. И все-таки, как ни напрягался, чуть было не уткнулся пушкой в башню Федькиной самоходки: задремал на минуту.
Когда уже совсем невмоготу сделалось бороться с сонной апатией, колонна вдруг остановилась. Командиров машин и комбатов срочно вызвали в голову колонны. Не глуша двигателя, вылезаю из машины, чтобы глубоко вдохнуть зимнего ветру и взбодриться. Самоходки наши стоят на деревенской улице гуськом. Минут через десять возвратился Батищев и шепнул мне по секрету, что даже сама разведка на гусеничных бронетранспортерах не то увязла, не то заблудилась среди метели. Закуриваем. Мимо нас неторопливо прошли два разведчика в просторных белых масккостюмах с откинутыми капюшонами, неся в охапке съестные припасы: хлеб, консервы и – к нашей зависти – свежие яйца. Следом вынырнул из метели третий, прижимая к груди кучку морковин. «Сырая морковь им положена, чтобы зрение не ослабевало», – объяснил мой командир. Ремонтники, позвякивая инструментом в железных ящичках, протрусили вдоль колонны ставить поддерживающие катки Махневу и Буянову.
И неожиданная радость: водителям разрешено соснуть пару часов в горизонтальном положении. Ко мне быстро подошел Федя Буянов и, подхватив под руку, увлек с собою. Мы выбрали длинный низкий кирпичный дом, стоящий в трех десятках метров от моей машины. Предупредив Дмитрия Яковлевича Батищев о том, где будем находиться, мы с приятелем, пошатываясь от усталости и бессонницы, ввалились в помещение. Там было тепло натоплено, но нищета обстановки заставила невольно сжаться мое сердце: голые, небеленые стены; примитивная, грубо сколоченная мебель; вместо кроватей – какое-то подобие нар с охапками соломы. Хозяевами, конечно, оказались поляки. Нас угостили молоком и белым хлебом. Молоко мы с удовольствием выпили, а хлеб, поблагодарив, спрятали в карман и объяснили, что смертельно хотим спать... «Панцернем раздецкем тшеба шпаць», – перевел седоусый мужчина и широко повел рукою вдоль нар, предлагая нам самим выбрать себе место. Мы с Буяновым дружно шагнули к ложу за простенком возле дверей и, рухнув на солому, мгновенно забылись тяжелым сном...
19 января
Я почувствовал, что меня сильно трясут за плечо, но глаза никак не хотели разлипаться. Только магическое «По машинам!» заставило меня подняться на ноги. Сколько труда пришлось положить Дмитрию Яковлевичу, чтобы вырвать нас с Федей из царства Морфея, – не знаю. Неловко толкая друг друга со сна, мы вышли следом за моим командиром на улицу. Резкий ветер с колючим снегом, ударивший в лицо, окончательно вернул нас к действительности.
Марш продолжался всю ночь, до шести часов утра. И тут мы снова стали на «ночевку», так как в нашей колонне решительно никто не знал, куда именно нужно ехать, чтобы это было вперед.
Когда достаточно рассвело, быстро двинулись дальше. Проезжаем деревеньки, села. Если они польские, то жители встречают нас далеко перед околицей, бросая на машины цветы. Большим букетом нечаянно закрыло мой смотровой люк. Втягиваю цветы внутрь. Живые! В январе... Слезы навернулись на глаза, однако восторгаться некогда. Дружно идут машины, басовито гудя новыми моторами на подъеме. Слева и справа от узенького шоссе тянется жиденький лес. И вдруг впереди, на фоне пасмурного неба, словно из-под земли, возникает одинокий столб, увенчанный сверху зловещей черной хищной птицей. У нее квадратные плечи, а в когтях – круг с фашистской свастикой. Не сбавляя скорости, злобно дергаю на себя правый рычаг, и послушная машина с разбегу сбивает грудью пограничный знак с ненавистным гербом.
– Поздравляю экипаж с прибытием в логово! – прозвучал в наушниках нарочито спокойный голос командира. – Приказываю держать ухо востро! Глаз с опушек и отдельно стоящих предметов, особенно построек, не спускать! За воздухом следить!
Минут через пятнадцать после ничем не отмеченного вступления третьей батареи Краматорского полка в Восточную Пруссию налетели быстрые мессеры, начали пугать, пикируя на колонну и ошалело проносясь над самыми нашими башнями, но танки и самоходки только скорость увеличили и продолжали движение вперед. Истребители не унимались. Тогда машины сошли с шоссе, благо местность была подходящая, ровная, и помчались слева и справа от него, рыская зигзагами. У фашистских асов глаза разбежались и охотничий азарт разгорелся. Как тут не пожалеть, что ДШК у нас на башне больше не устанавливают!
Фриц почему-то облюбовал именно мою самоходку, хотя все они похожи как две капли воды, поэтому решаю заскочить в опушку рощицы, но она так худосочна и по-зимнему редка, что просматривается насквозь. И «Мессершмитт», снизясь почти до бреющего полета, тотчас «капнул» на нас своими бомбочками. Немецкая флора в результате этого несколько пострадала, а нашей броне ничего не сделалось.
Когда самолеты наконец скрылись и наши машины, не получив ни единого повреждения, снова собрались в колонну и покатили по шоссе дальше, увидели мы, как километрах в двух левее нас, над каким-то фольварком, стоящим на параллельной дороге, рьяно бросаются друг за другом в пике больше десятка Ю-87. Там нашим ребятам, наверно, не сладко пришлось, потому что обрушилась даже остроглазая кирха, высокомерно торчавшая над красными черепичными крышами одноэтажных домов.
Однако по стольким дорогам бежит к морю, развернувшись громадным веером, 5-я гвардейская, что самолетиков у фрица явно не хватает.
Проезжали мимо спиртзавода. Наш взводный распорядился заправить, не мешкая, пустой дополнительный девяностолитровый топливный бак чистым спиртом. Теперь будет чем согреться на биваке холодном; глоток спирта и встряхнуться нам поможет, коль усталость одолевать начнет во время изнурительных маршей; есть чем нам и братьев-поляков угостить. Им тут, надо прямо сказать, так несладко жилось, что даже невооруженным глазом сразу заметить можно.
Плачут от радости поляки, благодарят сердечно, выносят к колонне съестное, делясь скудным припасом, потчуют хлопцев. Прижимистый, хозяйственный Герасименков скрепя сердце (освобождай, да еще и угощай!) подносит немногочисленным мужчинам по маленькой, стограммовой, алюминиевой кружечке от питьевого бачка. Один из крестьян, бледнолицый и слабый на вид, чуть было не задохнулся, глотнув «эликсира бодрости», но ему предупредительно сунули в руки котелок с холодной водой. Жадно отпив несколько больших глотков, он перевел наконец дух, отер тыльной стороной ладони выступившие слезы и улыбнулся виновато:
– Замоцна, холера! Але вшистко в пожондку, Панове. Пше прашам, товаржищи! Дзенькуем бардзе!
Нина-санинструктор то ли с неодобрением, то ли шутя заметила, что, дескать, прикладываемся «всю дорогу». Так ведь дорога-то какая! И сколько радостных встреч! Ну а меру знает каждый: не на прогулке в Загорске мы и на тот свет не торопимся, да еще в такой ответственный момент.
И снова ревут двигатели, и снова извивается, следуя изгибам дороги, длинное бронированное тело колонны. «А война пошла такая: бей, гони, перенимай!» Настороженно глядят на «землю незнаему» жерла длинных и грозных танковых пушек. Командиры машин и наводчики, до пояса высунувшись из люков и загородясь бронекрышками, ведут неослабное круговое наблюдение: гляди в оба – и зри в три!
