она.
– Стоят, – соглашаюсь я.
Несмотря на жару, я ощущаю тепло ее тела. Не осмеливаюсь отстраниться, хотя мне очень хочется.
– Расскажи мне о своем отряде, – говорю я, чтобы отвлечься.
– Самый большой – Бэр. Зубастый, со скверным характером, – Штих. Последний – Массе.
Она смотрит на меня своими голубыми глазами, насмешливо приподняв брови.
– Штих – самый опасный, – она ухмыляется, показав крупные выраженные клыки. – Он сумасшедший.
– А хассебранды вовсе не опасны, – я хотел просто пошутить, но звучит это напряженно, словно я защищаюсь.
Асена чуть приподнимает бровь: «Неплохо».
– Императрица уже явила свою силу? – спрашивает она.
– Нет. Мы не увидим таких проявлений, пока Теократ не применит свою.
Мы оба знаем, что это значит. В этой битве сила Теократа – мы.
– Значит, уже скоро, – говорит она.
В последовавшие за этим два месяца Асена частенько составляет мне компанию. Я не могу понять, чувствует ли она некое душевное родство между нами или просто избегает своих товарищей-оборотней. Спросить мне не хватает смелости. Это не поддается никакому объяснению – чтобы эта сильная, уверенная в себе женщина могла найти во мне что-то стоящее?
Теперь я часто обедаю вместе с Асеной, а капитан ест один. Как он это воспринимает – что я покинул его, предал? Я бы подумал именно так. Я не осмелился бы предпринять ничего, что могло бы разрушить нашу хрупкую дружбу с Асеной, но не могу не заметить, что эти отношения отдаляют меня от капитана. Он ни разу не упоминает об этом и, кажется, даже не замечает, что я теперь редко бываю доступен. Пятно гнили меж тем разрастается и уже покрывает большую часть его левой руки. Теперь он носит кожаные перчатки, но иногда я чую слабый, сладкий запах разлагающегося мяса, идущий от него. Каждый вечер обещаю себе, что завтра поговорю с капитаном, но завтра становится сегодня, и трусость берет верх. Что бы я сказал ему? Чувство вины грызет потрепанные ошметки моей души.
Однажды после ужина Асена идет вместе со мной в мою палатку, и мы сидим и болтаем до самого восхода солнца. Она, кажется, ждет, что я скажу или сделаю что-нибудь, но я не могу сообразить, что именно. Вернее, могу, но не осмеливаюсь. Утром она, грустно улыбаясь, уходит, но вечером снова следует за мной. Прошлой ночью я не спал, и потому быстро проваливаюсь в сон. Проснувшись, обнаруживаю ее у себя под боком. Она свернулась калачиком и мирно спит. Впервые за много лет мне не снятся кошмары. Опасаясь, что если я случайно разбужу ее, то она уйдет, я лежу, не двигаясь, без сна до самого утра.
На следующий день териантропов и дисморфиков вызывают в штаб. Мы не можем похвастаться никакими успехами, и Теократ теряет терпение.
Асена уходит, чтобы получить приказы, а я отправляюсь на поиски капитана. Нахожу его у поилки – он поит своего коня, гладит животное обнаженной правой рукой и что-то нашептывает ему, а конь в ответ шевелит ушами. Я замечаю, что конь не сводит расширенных глаз с левой руки капитана, и надеюсь, что сам он не видит этого. Его мундир стал жестким от красной грязи, каштановые волосы отросли до самых плеч, став буйной неопрятной гривой. Столкнувшись с ним случайно в толпе, я бы не узнал в нем некогда подтянутого франта.
Я откашливаюсь. Плечи капитана напрягаются. Он перестает гладить животное и надевает на правую руку перчатку, но я успеваю заметить темные пятна на кончиках его пальцев. Как можно спросить у человека, не сошел ли он все еще с ума? Мне хочется крепко обнять его, защитить израненную душу своей жирной тушей.
– Я слышал, поступили новые приказы от Теократа, – говорю я вместо этого. Трус.
Капитан смотрит на меня своими серыми глазами – ни единого проблеска жизни или чувства не отражается в них – и ничего не говорит.
– Ты уже получил свои? – спросил я.
Семь месяцев молчания. С одной стороны, я счастлив – мне не приходилось раскачивать мой и без того хрупкий рассудок, применяя силу хассебранда. С другой, я чувствую себя нежеланным, ненужным и нелюбимым. Такова сила Теократа. Он выжимает всю твою любовь к нему, твое желание служить, и ты уже почти ненавидишь его; затем, когда он отбрасывает тебя в сторону, ты чувствуешь себя покинутым и ждешь не дождешься, чтобы снова иметь возможность служить ему. Пусть я собирался изменить ему, но все равно чувствовал себя позабытым.
– Нет, – отвечает капитан, глядя на свои руки в перчатках.
– Нам пора собирать вещи и идти домой, – шучу я.
Капитан смотрит на меня немигающим взглядом, и я чуть не пнул себя, когда до меня дошло, что я сказал. Дом. Родители капитана мертвы. У него не было дома. Я ненавижу себя за свой бездумный эгоизм.
Капитан слабо улыбается.
– Завтра в бой пойдут оборотни и дисморфики. Пойди повидайся с той женщиной. – Он с извиняющимся видом пожимает плечами. – Прости, друг мой. Ты заслуживаешь большего.
Он отворачивается, делая вид, что осматривает коня. Протягивает к нему левую руку, и животное шарахается от нее.
– Ты должен быть готов сойтись завтра с Императрицей лицом к лицу. Мы ничего о ней не знаем. Ни во что она верит, ни чего она боится.
– Я готов, – с напускной смелостью отвечаю я.
– В последнее время ты стал счастливее, – говорит капитан, снова повернувшись ко мне. – Будь осторожнее, чтобы это не стало твоей слабостью.
Что за мир я создал для себя? Уверенность, безопасность и счастье здесь являются слабостями.
– Не стоит беспокойства, – говорю я. – Если сойтись с Императрицей отправят меня, это будет означать, что дисморфики и териантропы потерпели неудачу. То есть, что Асена… – Я судорожно вздыхаю, собираясь с силами, чтобы произнести эти слова: – Уже пала.
Капитан окидывает меня кратким оценивающим взглядом.
– Больно будет потерять ее, – говорит он тихо.
– Боль сделает меня сильным, – я произношу это так, словно влюбиться стоит именно ради этого. На самом деле мне страшно даже думать о том, чтобы полюбить кого-нибудь.
За Асену я сожгу весь мир. Дотла.
– Теократ, стоит ли он того? – спрашивает капитан.
Я считаю, что нет, но отвечаю:
– Разве это важно?
– У всех нас есть выбор, – говорит капитан. – Ты мог бы забрать эту женщину отсюда. И обрести счастье – пусть недолгое.
Он заходит на опасную территорию; слишком созвучны его слова моим собственным изменническим помыслам.
– Ты можешь пойти с нами, – говорю я, с вызовом уставившись в его плоские серые глаза.
– Я останусь, – он поднимает левую руку в
