— А что, мы их держим? — слегка обиделся Стас.
— Нет, ты не понял. Ведь мы… мы, как ни крути, наблюдаем за их детством со стороны — любуемся им, скучаем по нему. А они… они в нем ЖИВУТ! Как итальянцы в Италии… Ощущаешь разницу?
— Еще бы… — грустно ответил Стас. — Воистину, с детством нужно расстаться, чтобы его оценить.
— Кстати, я тут стихи интересные обнаружил… Александра Кушнера. Брысь!
Кот мягко соскочил на пол и с удовольствием потянулся. Вовка достал блокнот, перелистал его и, слегка смущаясь, прочел:
— «Два мальчика, два тихих обормотика…»
— Теперь уже три мальчика… — вырвалось у Стаса.
— Пух! Не мешай!
Два мальчика, два тихих обормотика,
ни свитера,
ни плащика,
ни зонтика,
под дождичком
на досточке
качаются,
а песенки у них уже кончаются.
Что завтра? Понедельник или пятница?
Им кажется, что долго детство тянется.
Поднимется один,
другой опустится.
К плечу прибилась бабочка —
капустница.
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Все в будущем,
за морем одуванчиков…
Вовка поднял на Стаса глаза, и закончил:
Мне кажется, что я — один из мальчиков.
Оба молчали. Такие паузы — вечные спутники настоящей поэзии.
— Ты таким и остался, Вов, я хорошо помню тебя в детстве.
Люба позвонила через полчаса.
— Ну что, два мальчика, два старых алкоголика!
— Люба! — удивился Вовка. — Откуда ты знаешь Кушнера? Там дальше: «…ни свитера, ни плащика, ни зонтика…»
— Конечно! — перебила его Люба. — Какие еще плащики-зонтики? Вы же их наверняка пропили! В общем, подъезжайте завтра со Стасом ко мне на работу. Будем разговаривать об этом вашем «итальянце в России».
— Волшебница… — выдохнул Стас, интуитивно уловив суть разговора. — Добрая колдунья!
Электричка плыла по мосту над рекой, слегка покачиваясь и словно наслаждаясь ощущением полета. Добрыня всматривался в темно-зеленую громаду лесопарка, ожидая увидеть торчащий над лесом остов заброшенного Колеса.
— Вот здорово! — Бурик ткнул Добрыню в тощий бок.
— Что? — повернулся к нему Добрыня.
— Теперь мы сможем бывать в Италии, когда нам захочется. Стоит только чуть повернуть колесо.
— Да. Только лучше помалкивать об этом. Представляешь, что будет, если кто-нибудь узнает? Особенно взрослые.
— Да они и не поверят. Поначалу…
— А когда поверят?
Бурик задумался. Потом покосился на Антонио. Тот терпеливо молчал, хотя карий взгляд его выражал сплошной вопрос. Бурик кратко перевел ему содержание беседы.
— Да я почти уже понимаю, — ответил Антонио. — Просто я подумал, что, наверное, об этом переходе вообще никому не надо говорить. Просто нельзя и все.
— Приехали, — сказал Бурик.
Друзья вышли на платформу и с удовольствием вдохнули полной грудью. Воздух был свежим, пение птиц наполняло душу новыми силами.
— Айда… — сказал Добрыня и первым направился по тропинке, ведущей в парк.
До ржавой будки заброшенного «Иллюзиона» шли молча. Когда впереди показались останки цепочной карусели, Добрыня предложил:
— Кого покатать?
Бурик забрался на покосившееся сиденье, висящее на трех цепях вместо четырех, Антонио уцепился за косо висящую перекладину и поджал ноги. Добрыня схватил свободно болтающийся обрывок цепи и потянул ее на себя. Под основанием карусели что-то застонало и вся конструкция начала тяжело проворачиваться.
— Basta… — сказал вдруг Антонио каким-то чужим голосом. — Мне кажется, тут лучше ничего не трогать. А то что-нибудь обязательно может случиться.
Он отпустил перекладину, которая закачалась с легким скрипом.
— А что может «обязательно случиться»? — удивленно спросил Бурик.
— Я не знаю… — Антонио смущенно отряхивал ладони от налипшей на них ржавчины. — Просто мне так кажется…
Бурик слез на землю.
— Ну что, пойдем дальше?
— Ага…
— Пришли, — минутой позже сказал Добрыня, растерянно глядя по сторонам. — Ну вот. Случилось…
Знакомая поляна была, как и прежде — с кустами боярышника, изумрудной травой, неприхотливыми полевыми цветами… Не было только одного — Колеса! Неровный прямоугольник неба, обрамленный кронами деревьев, зиял над головами.
— А где, собственно, Колесо? — поинтересовался Бурик. — Неужто сперли?
— Cosa vuol dire «сперли»?
— Добрыня, а ты ничего не путаешь?
— Да нет вроде… Правда, было темно… а когда второй раз… я торопился очень… — Добрыня помолчал. — А ты не помнишь? — спросил он у Бурика — Ты ведь утром тут был…
— Был… только я тоже… ничего не запомнил… как в тумане все… Пошли вперед.
Ребята бродили по парку еще с полчаса, но никаких признаков того, что здесь когда-либо стояло колесо обозрения, не обнаружили. То есть абсолютно никаких! Устав от бесполезных поисков, они вернулись на исходную позицию и задрали головы.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Бурик.
— Аналогичный случай в нашем колхозе… — мрачно ответил Добрыня. Эту фразу он часто слышал от мамы, когда она с соседкой тетей Розой садилась на кухне поговорить за вечерним чаем «за жизнь».
— Как у нас в Венеции… — внезапно вздохнул Антонио.
— Чего?
— Небо…
Обрамляющие небо деревья покачивались в ласковом ветерке. В вышине плыли пухлые кучевые облака.
— Basta… — передразнивая Антонио, сообщил Бурик, повалившись в высокую траву. — Я устал и больше никуда не пойду.
Антонио, а затем и Добрыня последовали его примеру.
— Куда же оно могло деться? — лениво спросил Добрыня, прикрыв глаза.
— А что такого… Разобрали, наверное. На металлолом. Им-то что…
— И никаких следов не оставили? Так не бывает. Ямы остались бы. Обломки всякие…
— Наверное, оно просто сделало свое дело, — неожиданно сказал Антонио.
— То есть? — не понял Добрыня.
— Ну… это ведь, наверное, было не просто Колесо… — попытался объяснить за Антонио Бурик. — То есть сначала это, конечно, было колесо, на нем люди катались… А потом его бросили, и оно стало… в общем, у него появились другие функции. Вот.
