Майк Барретт кончил читать записи. Когда он поднял голову, сэр Эсмонд Ингрэм по-прежнему находился на свидетельском месте и отвечал на суровые вопросы Элмо Дункана.
— …и вы считаете себя арбитром, сэр Эсмонд, который может судить, какая литература является плохой, а какая хорошей?
— Не я считаю себя арбитром, а мои читатели считают, что могут положиться на мое мнение.
— Но вы считаете себя достаточно компетентным, чтобы указывать читателям, что обладает литературным достоинством, а что — просто низкопробная порнография?
— Я считаю себя достаточно компетентным в этом вопросе.
— Благодаря своей эрудиции, сэр Эсмонд?
— О господи, нет, конечно. Благодаря моему жизненному опыту и умению поставить себя на место читателя.
— Значит, сэр Эсмонд, вы считаете, что живете жизнью, в которой много общего с жизнью среднего читателя?
— Да, я бы так сказал.
— Сэр Эсмонд, сколько раз вы были женаты?
— Три раза, сэр.
— Сидели в тюрьме?
— Два раза, сэр.
— Вы едите мясо, как средний читатель?
— Я вегетарианец, сэр. Я хотел бы добавить, что вы заняли довольно умную позицию, но очень и очень сомнительную.
«До свидания, сэр Эсмонд», — подумал Барретт.
Майк оглянулся. Времени осталось в обрез, чтобы успеть вернуться в контору к приезду Мэгги Рассел.
Он сложил записи, сунул в карман, потом посмотрел на Эйба Зелкина.
— Я пошел, Эйб.
Зелкин закрыл глаза и печально покачал головой.
— Привези с собой Касси Макгро, — сказал он. — Она нужна нам, Майк. Без нее нас ждет смерть и сырая земля.
— Я найду ее и вернусь с ней.
Потом он тихо встал и покинул сцену резни, полный решимости вернуться с единственным живым союзником, который может спасти их дело.
У Мэгги Рассел было чудесное настроение.
Желая как-то отпраздновать сегодняшнее событие, она остановилась в Беверли-Хиллз и позволила себе выпить мартини и сытно пообедать в ресторане «Леон», фантазируя о будущем. Потом она отправилась в «Сакс» и купила новое платье. Больше всего ее обрадовало не само платье, а, так сказать, вложение денег. Интуиция подсказывала, что к пяти часам у Майка Барретта наверняка появятся сомнения по поводу правильности своего решения отказаться от перекрестного допроса Джерри. Лучший способ утешить мужчину, потерпевшего утрату, — напомнить, что получить он может больше. Короткое узкое шелковое платье с глубоким вырезом могло немного в этом помочь. Мэгги не любила играть в женские игры. У нее был прямой характер, но обстановка требовала дополнительных усилий. Когда они увидятся, она хотела своей внешностью напомнить Барретту, что если он и потерял что-то важное, то нашел нечто еще более важное, и надолго. Если, конечно, он продолжал любить ее.
Она вернулась в Пэсифик-Палисэйдз в начале пятого, и, к ее удивлению, Фрэнк Гриффит был дома. Он громко и весело разговаривал по телефону из своего кабинета. По всему дому разносились похвалы в адрес Лютера, и Мэгги сразу догадалась, что разговаривает он с ужасным Йерксом. Наверху тетя Этель спала, а дверь в комнату Джерри была заперта, и изнутри доносилась музыка. Мэгги быстро переоделась в новое платье, причесалась и подкрасилась.
Она торопливо спустилась по лестнице, в тот же миг из кабинета выглянуло мясистое загорелое веселое лицо Фрэнка Гриффита. Увидев племянницу, он подошел к лестнице.
— Привет, Мэгги, моя девочка. Я слышал, ты была сегодня на суде?
— Откуда вы знаете? — спросила Мэгги.
— Я сейчас разговаривал с Лютером Йерксом. Кто-то из его «лейтенантов» тоже присутствовал в зале и заметил тебя. Я только что узнал, как прошел сегодняшний день. Хотел сам поехать в суд на помощь Джерри, чтобы своими глазами увидеть, что происходит, но доктор Тримбл наложил вето. Он считал, что мое присутствие будет смущать Джерри. Пришлось подчиниться приказам доктора. К тому же у меня было важное дело в Сан-Диего. Я там просидел все утро на совещании, но сразу после его окончания вернулся домой, узнать, как дела. Я приехал сразу после Джерри, но мой сыночек ничего не рассказал. Закрылся, как раковина, спрятался у себя и заперся. Как тебе нравится такая благодарность за все, что мы для него сделали? Как только процесс закончится и с его собственным делом будет покончено, я возьмусь за него и научу выказывать больше почтения.
— Что это значит?
— Это значит, что мы были слишком мягки с ним, баловали его, и теперь сама видишь, что получилось в результате. Ничего. Когда придет время, он у меня сразу сделается паинькой.
Когда он произносил последние слова, его круглая физиономия вдруг стала мерзкой, но лишь на какую-то долю секунды. Он продолжал наслаждаться триумфом. Ликование по поводу публичной победы быстро вернуло ему хорошее настроение. «О господи, — подумала Мэгги, — как я его ненавижу!»
— Но все по порядку! — громко проговорил Фрэнк Гриффит. — Мы выиграли, и это главное. Лютер Йеркс только что подробно рассказал мне обо всем, что произошло в суде сегодня утром. Я знал, что мы заставим этих адвокатишек поджать хвосты и заткнуться. — Он радостно обнял Мэгги рукой за талию и поволок в гостиную. — Пошли, Мэгги, ты была там. Я хочу услышать, что ты обо всем этом думаешь. Не могу наслушаться.
Мэгги не понравилась его вольность, но ей удалось освободиться только в гостиной.
— Что вы хотите услышать? — спросила она.
— Как Элмо заставил их взмолиться о пощаде и как Джерри вел себя. Мое имя было упомянуто?
— Не помню. Что касается Джерри, то он вел себя великолепно. Я горжусь им.
— Я же тебе говорил, что он будет молодцом. Впредь слушай мои слова. Все эти дни вы с Этель носились с ним, как с ребенком, канючили, чтобы не выступал на суде, обращались с ним как с каким-то инвалидом, а я с самого начала знал, что в нем есть закваска, как в его старике. Сейчас тебе придется признать, что я был прав, так ведь?
— Ничего я не признаю, дядя Фрэнк. Это было ужасное испытание для Джерри. Вы бы только видели, как он переживал. Он перенес его только потому… потому что мистер Барретт не стал задавать ему вопросы.
— Чушь. Он бы и твоего дружка Барретта положил на лопатки. Почему, по-твоему, Барретт поджал хвост? Понимал, что ему ничего не светит. Он видел, как мы натаскали Джерри, поэтому и отказался от перекрестного допроса. Решил постараться заработать симпатии зрителей, как подметил Лютер. Однако на самом деле и мне жаль, если ты обидишься, Мэгги, но ты все равно рано или поздно поймешь, что твой дружок Барретт трус. Он испугался допрашивать Джерри.
Мэгги не могла поверить своим ушам. Тупость и бесчувственность Фрэнка Гриффита переходила все мыслимые и немыслимые границы. Ненависть едва не задушила ее. Все эти недели в ней копилось раздражение и злость на него, и сейчас они бились внутри, требуя, чтобы им дали слово. Что дядя сейчас сказал? Что Майк трус?
