— Шеврутов шёл в утренних сумерках по одним только ему известным приметам. Я иногда утыкался ему в спину, иногда отставал на несколько шагов и видел, как дорогое чёрное пальто метёт глину.
Рядом под поверхностью мрачных луж шла загадочная внутренняя жизнь. Как в гигантском аквариуме, что-то булькало, ухало. Над жидкостью в лужах поднимался пар, курились дымки близко и далеко в этих полях.
— Ты не думай, настоящие поля аэрации дальше, а здесь старая зона… Так вот, — продолжил Шеврутов какую-то фразу, начало которой я упустил. — Рыба здесь особенная. Начало здешней рыбе положили бракованные телескопы, которых лет пятьдесят назад спустил в унитаз аквариумист Кожухов. Он вывез свою коллекцию из Берлина в сорок шестом. Я видел эти аквариумы — увеличительные вставки в стёклах, бронзовая окантовка с орнаментом… Когда его пришли брать в пятидесятом, дубовая дверь продержалась ровно столько, сколько понадобилось Кожухову, чтобы спустить последнюю рыбу в канализацию.
Но сейчас у нас другая радость — наша рыба очень живуча. Мои продавцы возили её в пластиковых мешках с кислородом по всей Европе. Переезд до Парижа ей совершенно нипочём. И это не самое интересное. Мне мутанты не интересны, мутанты нежизнеспособны и мрут, как первый снег тает. Мне интересны новые виды.
Я тебе покажу совершенно иное…
Мы прошли криво погрузившийся в лужу трактор с экскаваторным ковшом и заброшенное бетонное здание. Дальше начинался лес ржавой арматуры и странные постройки без крыш.
— Вот, можешь поглядеть. Спустись по ступенькам, пока я сачок свинчиваю. Подивишься.
Я начал спускаться по обнаружившимся ступенькам мимо забора из сетки-рабицы. Рядом с кроватной спинкой, вросшей в землю как поручень, начиналось небольшое озерцо. Вода в нём, или то, что было водой, стояло ровно и неподвижно. Если бы озерцо возникло из бомбовой воронки военных времён, то я не удивился бы.
Я наклонился к воде, чтобы разглядеть новый аквариумный вид, составивший Шеврутову славу.
Но никто не роился в этой неожиданно прозрачной воде.
Роиться там было некому.
Огромный глаз глядел на меня оттуда бесстрастно и мудро. Огромное существо изучало меня, как червяка, зашедшего на обед. Царь рыб ждал гостей в своей страшной глубине.
Я отшатнулся и сделал несколько шагов по ступенькам вверх. Там уже стоял Шеврутов. Неожиданно он толкнул меня в грудь.
— Ну, что стоишь. Иди, прыгай.
— Ты что? — шепотом спросил я и прибавил ещё тише: — Ты с ума сошёл?..
— Давай, давай, — толкал меня вниз Шеврутов. — Нечего тут…
Схватившись за ржавую кроватную спинку, я пытался отпихнуть аквариумиста.
Шеврутов печально достал из кармана пистолет ТТ, показавшийся мне отчего-то гораздо большего размера, чем на самом деле.
— Ну, давай, давай — а то он мертвечины не любит. Он тебя сам выбрал, он всегда сам выбирает.
Глаз приблизился к поверхности и бесстрастно смотрел на меня.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
18 июля 2017
История про то, что два раза не вставать (2017-07-24)
Очередная колонка (ссылка, как всегда в конце). Она, собственно, про то, что есть такая странная закономерность — деталь побеждает целое.
Как и отчего это происходит — мне совершенно непонятно. Причём это касается не только написанных и рассказанных биографий, а вообще всей нашей жизни — ну и далее.
Ну и про Бунина, конечно — как же без Ивана Бунина-то.
Никуда не деться. (Правда, про Бунина история старая, про неё минимум три книги написаны).
Кстати, про цитату, из которой сделан заголовок — В полном виде эта цитата (приписываемая часто Ленину) звучит как «Оружие критики не может, конечно, заменить критики оружием, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой: но теория становится материальной силой, как только она овладевает массами. Теория способна овладеть массами, когда она доказывает ad hominem, a доказывает она ad hominem, когда становится радикальной. Быть радикальным — значит понять вещь в её корне. Но корнем является для человека сам человек. Маркс К. К критике гегелевской философии права / Собрание сочинений, 2-е изд. В 50 т. Т. 1. — М.: Издательство политической литературы, 1957. С. 422.
http://rara-rara.ru/menu-texts/materialnaya_sila
Извините, если кого обидел.
24 июля 2017
Отель «У погибшего мотоциклиста» (2017-07-27)
Я поехал отдыхать, но на всякий случай взял с собой оружие. Как же без оружия? Без него совершенно невозможно, особенно в маленьком отеле в горах.
Только никогда не знаешь, брать с собой запасной магазин с разрывными пулями — или с серебряными.
И точно — в первый же день за завтраком мне дали холодную овсянку.
— Зато у нас, — извинялся бармен, — чертовски хороший кофе… и горячий!
Но я был безутешен. «Мерзавцы, мерзавцы, мерзавцы», — именно так — три раза — я произнёс это слово в диктофон. Я обращался к своей коллеге, давно работавшей в федеральных органах, хотя мой психиатр считает, что никакой Дианы нет на свете.
Это, конечно, глупости. Как бы она могла работать в федеральных органах, если бы её не было на свете?
Но, как я и предполагал, овсянкой дело не кончилось. Когда я несколько поправил настроение в местном баре (мне второй раз рассказали про этого погибшего мотоциклиста), как в бар ввалился альпинист — маленький, толстый и горбатый. До чего всё-таки зловещая штука этот ледоруб! Толстяк сразу напомнил мне про то, как Сталин убил этого русского… Чёрт, не помню, как его звали… А, вспомнил. Так и чудится, что в следующем году отель станет называться «У погибшего троцкиста». Бармен возьмет вновь прибывшего гостя за руку и скажет, показывая на запертые апартаменты: «Здесь жил этот иностранец, когда к нему пришёл этот странный гость Хосе Себастьян Перейра. И именно в этой комнате, несколькими короткими ударами ледоруба, был изменён весь ход мировой истории…»
«Хорошая вещь — реклама», — подумал я, ерзая на неудобном высоком табурете.
Между тем толстяк уселся рядом и заказал литр фирменной настойки на мухоморах, сразу положив на стойку три кроны.
Чтобы завязать разговор, я глубокомысленно произнёс:
— Хорошая погодка сегодня, не правда ли?
— Что вам нужно? — спросил толстяк, и я отметил, что он перехватил ледоруб второй рукой.
— Так вот, — сказал я, — прежде всего, хотелось бы узнать, кто вы такой и как вас зовут.
— Карлсон, — сказал он быстро.
— Карлсон… А имя?
— Имя? Карлсон.
— Господин Карлсон Карлсон?
Он снова помолчал. Я
