Чудовище
В другой части Москвы в черный холодный час перед рассветом крестьянин и его жена лежали на печи его брата и не спали. Они потеряли избу, вещи, первого ребенка в пожаре прошлой ночью, с тех пор ни не спали.
Тихий стук донесся со стороны окна.
Тук. Тук.
На полу пошевелилась семья брата. Стук продолжался, ровный, монотонный, сначала в окно, потом в дверь.
— Кто это может быть? — пробормотал муж.
— Кому — то нужна помощь, — сказала его жена, голос охрип от слез, что она пролила за день. — Открой.
Ее муж с неохотой слез с печи. Он прошел к двери, обойдя жалующиеся тела семьи брата. Он открыл дверь и прошел к входной двери.
Его жена услышала его всхлип, а потом стало тихо. Она поспешила за ним.
Фигурка стояла в дверях. Его кожа почернела и облетала, можно было увидеть участки белой кости под прорехами в его одежде.
— Мама? — прошептал он.
Мать мертвого ребенка завизжала так, что разбудила бы мертвого, но мертвые уже проснулись. Крик разбудил их соседей, что спали тревожно после пожара. Люди открыли ставни и двери.
Ребенок не вошел. Он отвернулся и пошел по улице. Он шел, шатаясь. Его глаза в свете луны были ошеломленными, испуганными и решительными.
— Мама? — сказал он.
Сверху и по сторонам проснувшиеся соседи глазели и указывали.
— Матерь Божья.
— Кто это?
— Что это такое?
— Ребенок?
— Какой ребенок?
— Нет, Боже упаси, это маленький Андрюша… но он мертв…
Голос матери ребенка стал громче:
— Нет! — закричала она. — Нет, прости. Я здесь. Малыш, не бросай меня.
Она побежала за мертвым мальчиком, скользя по подмёрзшей земле. Ее муж выбежал за ней. В толпе был священник, и муж схватил его и потащил за собой.
— Батюшка, сделайте что — нибудь! — закричал он. — Пусть он уйдет! Молитвой…
— Упырь!
Слово — жуткое слово из легенд, кошмаров и сказок — неслось от дома к дому, и с ним приходило осознание. Слово с шипением расходилось по улице, росло, пока не стало стоном, криком.
— Мертвый мальчик. Он ходит. Мертвый ходит. Мы прокляты. Прокляты!
Шум рос. Загорались лампы, факелы становились золотыми точками света под тусклой луной. Гремели крики. Люди падали в обморок, плакали или звали Бога на помощь. Некоторые открывали двери и выбегали посмотреть, что за беда. Другие запирали дверь, заставляли семьи молиться.
Но мертвый ребенок все шел на дрожащих ногах по холму к кремлю.
— Сын! — задыхалась его мать, пока бежала рядом с ним. Она не осмеливалась коснуться его: то, как плохо гнулось его тело, показывало, то он не живой. Но в его глазах — она была уверена — было что — то от ее сына. — Дитя мое, что это за ужас? Бог вернул тебя нам? Ты пришел как предупреждение?
Мальчик повернулся и сказал высоким и тихим голосом:
— Мама?
— Я здесь, — прошептала женщина, протягивая руку. Кожа на его лице рвалась от ее прикосновения. Ее муж толкнул священника вперед.
— Сделайте что — то, ради Бога.
Губы священника дрожали, он шагнул вперед и поднял трясущуюся руку.
— Я велю тебе, дух…
Ребенок поднял голову с тусклыми глазами. Толпа отшатнулась, крестясь, следя… Взгляд мальчика блуждал по лицам.
— Мама? — прошептал ребенок в последний раз. И бросился.
Не быстро. Рана и смерть ослабили его, сделали неуклюжим на его еще не выросших конечностях. Но женщина не сопротивлялась. Упырь уткнулся лицом в ее морщинистое горло.
Она с бульканьем закричала от боли и любви, прижала существо к себе, хрипя в агонии, но воркуя при этом с существом.
— Я здесь, — прошептала она снова.
А потом маленькое мертвое существо испачкалось ее кровью, замотало головой, подражая младенцу.
Люди побежали с криками.
На улице зазвучал голос, и пришел отец Константин. Он шагал быстро и яростно, золотые волосы стали серебром в свете луны.
— Божий народ, — сказал он. — Я здесь, не бойтесь тьмы, — его голос был как звон колоколов на рассвете. Его длинная роба хлопала и развевалась за ним. Он прошел мимо мужа, упавшего на колени, беспомощно протянув руку.
Он перекрестился, двигаясь так, будто вытаскивал меч.
Упырь зашипел. Его лицо было черным от крови.
За Константином была одноглазая тень, следила за кровавым столкновением с радостью, но ее никто не замечал. Даже Константин, но он и не смотрел. Может, забыл, что не только его голос повелевал мертвым упокоиться.
— Назад, черт, — сказал Константин. — Вернись, откуда пришел. Больше не беспокой живых.
Маленький упырь шипел. Толпа замерла, ближайшие смотрели, застыв от благоговения. Упырь и священник долго смотрели друг на друга, сражались волями. Было слышно только булькающее дыхание умирающей женщины.
Внимательный человек заметил бы, что мертвец смотрел не на священника, а за него. За Константином одноглазая тень махнула большим пальцем, как человек, прогоняющий собаку.
Упырь зарычал, но тихо, ведь сила, что дала ему жизнь и дыхание, угасла. Он рухнул на груди матери. Никто не знал, чей выдох прозвучал последним.
Муж смотрел на трупы своей семьи, опустошенный, потрясенный и неподвижный. Но толпа не смотрела на него.
— Назад, — прошипел Медведь в ухо Константину. — Они считают тебя святым, сейчас не нужно перегибать. Чихнешь и испортишь все.
Константин Никонович, окруженный восторженными лицами, прекрасно знал это. Он перекрестил их, благословляя. А потом пошел по узкой улице во тьме, надеясь, что не споткнется о замерзший корень. Люди пропускали его, рыдая.
Кровь Константина пела от воспоминания о власти. Годы молитв, поиска сделали его изгоем, а этот демон мог сделать его великим среди людей. Он знал это. Хоть часть его шептала, что у демона его душа, Константин не слушал. Что хорошего сделала ему его душа? Но он прошептал невольно:
— Та женщина умерла для твоего представления.
Черт пожал плечами. Стороны лица со шрамами не было видно в темноте, и он казался обычным, кроме беззвучных босых ног. Он поглядывал на звезды.
— Не совсем мертва. Если я был рядом, никто не умрет спокойно, — Константин поежился. — Она будет бродить по улицам ночью, звать сына. Но это хорошо. Их страх разгорится сильнее, — он бросил косой взгляд на священника. — Жалеешь? Поздно, монах.
Константин молчал.
Черт прошептал:
— В этом мире все зависит от силы. Люди разделены на тех, у кого она есть, и у кого ее нет. Каким будешь ты, Константин Никонович?
