Высадив Орезова у дежурной части, я понял, что способен только на одно человеческое чувство — чувство острого голода. Кроме того, мне надо было позвонить домой.
Я сыграл отбой, забрал документы и ключи от нашей «Нивы» и покатил на морской вокзал. Там, в зале ожидания, были установлены телефонные аппараты междугородной связи. Удивительной формы белые пластмассовые яйца висели на стенах, внутри которых были вмонтированы телефонные аппараты. Над яйцами были надписи: «Баку», «Красноводск», «Ашхабад», «Москва».
Люди, которые звонили по телефону, были похожи на доисторических животных, которые выползали из этих гигантских яиц и, посмотревши на неуютный и неприятный мир, снова лезли обратно. Они втискивались под овальное пластмассовое прикрытие яйца, крича «алле! алле!», будто пытались докричаться до первородной причины, вытолкнувшей их в неприветливый мир.
Я дождался своей очереди, опустил монетки, набрал междугородный код и сразу же соединился с женой.
— Как жизнь, покоритель заморских территорий? — спросила она весело, зло.
— С утра до вечера страдаю из-за того, что ты грустишь обо мне, ответил я, стараясь поддержать наш обычный шуточно-пикировочный тон.
— Давай разделим наши занятия, — предложила она деловито, — я буду страдать, а ты пока что обустраивай наши дела, если тебя они ещё волнуют…
— Хорошо, — послушно согласился я. — К тебе никто не заходил из моих бывших коллег?
— Нет, — удивилась она. — А зачем?
— Так. Ни за чем. Если зайдут, скажи, что я действительно нашёл здесь синекуру, только она какая-то странная… Катаюсь, как сыр в масле…
Жена помолчала минуту, полагая, что это какой-то шифр, направленный на ущемление её интересов, и нерешительно сказала:
— Хорошо, передам. А мне ты ничего не хочешь передать?
— А что тебе, Леночка, передавать? — сказал я. — Тут жизнь замечательная, но, по-моему, пока что не для тебя.
— А что?
— Да… как тебе сказать? Жилья пока нет. Развлечений не существует. В магазинах — «пустыня Калахари». Видимо, придётся повременить с обустройством нашего быта.
— Ладно, ладно! Не жалуйся, — сказала Лена бодрячески.
— Ты наверное, стараешься не как следует?
— Я стараюсь как следует, — возразил я, — только результатов пока не видать.
— Больно скоро хочешь…
— Запиши номера моих служебных телефонов.
— А домашний? Я хочу звонить тебе домой.
— Домашнего у меня пока нет. Лена даже замолчала.
— У прокурора нет домашнего телефона?
— Нет. Пока нет.
— Ну и дела, — вздохнула она. — А если ты срочно понадобишься?
— Наверное, пришлют посыльного.
— Хорошо, видимо, ты там живёшь, — усмехнулась Лена.
— Ладно, жду от тебя вестей.
— При первой же возможности позвоню, — пообещал я. — Целую. Пока. — И положил трубку.
Кто-то, нетерпеливо ждавший своей очереди, втиснулся в яйцо, оттолкнув меня от кабинки.
Я пошёл к выходу, раздумывая о своей единственной и неразлучной на всю жизнь подруге. Не было случая, чтобы после нашего разговора по телефону я почувствовал бы себя счастливее или хотя бы бодрее.
Я уселся в «Ниву» и тихонько отъехал от морвокзала. Надо было где-то поужинать. Дома ничего нет да и быть не может.
Я вспомнил тёплую, гнилостную сырость выключенного навсегда холодильника и решил ехать в ресторан.
В этот момент я увидел идущую по тротуару Анну Мурадову. Я узнал её сразу, хотя разделяло нас метров пятьдесят.
Шла женщина, не спеша и мило размахивая сумкой на длинном ремне. На ней был традиционный туркменский наряд — платье «куйнек». Этакое среднеазиатское «макси». Но во всём её облике было какое-то удивительное плавно-ленивое изящество.
Я выключил скорость, и машина бесшумно догнала её. Я тормознул, высунувшись в окно:
— Не нужно прокатить?
Она подняла голову, всмотрелась в меня и засмеялась:
— О-о-о! Вы что, по вечерам подрабатываете как таксист?
— Да, среди интересующих меня женщин.
— Нет смысла занимать вашу машину, — сказала она с усмешкой. — Тут ходьбы до дома пять минут.
— А вы что, с работы? — спросил я. Она кивнула.
— Идёмте куда-нибудь вместе поужинаем. Я с утра во рту не имел ещё той самой пресловутой маковой росинки. Где у вас можно поесть?
Она пожала плечами:
— Если честно сказать, то я просто боюсь наших душегубов с поварёшками. Но если невтерпёж, можно пойти в ресторан на морвокзале. Это надо объехать вокруг здания.
— Садитесь, — распахнул я дверь.
Она уселась в машину, и я на крутом форсаже, как гонщик, описал дугу вокруг двухэтажного морвокзала.
Около плохо освещённых дверей с вывеской «Ресторан» мы заперли машину и, распахнув двери, оказались в здании.
— Прекрасно…
В полупустом зале какие-то подвыпившие люди громко разговаривали, а магнитофон вполголоса хрипел что-то хардроковое.
Мы уселись за свободный стол, посмотрели друг на друга. Глаза у неё сейчас были светло-синие. Это было видно, несмотря на густой полумрак ресторанного интима. Она повесила сумочку на спинку стула и спросила меня:
— А почему с вами не приехала жена? Я развёл руками:
— Проблема бытовой неустроенности. Она покачала головой и одновременно просто и как-то очень настойчиво поинтересовалась:
— У вас хорошая жена?
— Да! — воскликнул я готовно. — Нас объединяет общее чувство любви к ней. Она засмеялась.
— Вы что, жалуетесь на жену мне? Я не успел ответить, поскольку появился опухший толстый официант и спросил:
— Что будете есть?
— А вы нам дайте меню, — попросил я.
— А зачем? У нас всё равно есть только шашлык «Дружба».
— Очень увлекательно. Тогда чего же вы спрашиваете, что мы будем есть?
— Так полагается. Шашлык «Дружбу» будете?
— Будем, — обречённо согласился я. — Дайте нам четыре шашлыка «Дружба». Кстати, а почему «Дружба»?
Официант развёл короткопалые ручки и показал на пальцах:
— Два кусочка свинины, два кусочка баранины, два кусочка говядины дружба.
— Коньяка и минеральной воды! — крикнул я ему вслед.
Я положил на стол сигареты. В спичечном коробке осталась одна спичка, я чиркнул — вялое пламя лизнуло белую тонкую деревяшечку и синим столбиком поднялось вверх, сигарета разгорелась. Я с наслаждением глубоко затянулся, судорожно вздохнул. Она смотрела на меня сочувствующе, спросила негромко:
