Санкюлоты засыпали угрозами де Жаржэ и его супругу, и та сочла благоразумным поскорее выдать дочь пятнадцати с половиной лет за человека, который сумел бы ее защитить, – графа де Берни. На другой день после свадьбы молодоженов арестовали, они остались в живых только благодаря поражению Робеспьера и наступившей реакции. В 1799 году Габриэль де Берни начал работать в благословенной службе продовольственного обеспечения армии, и вот он столоначальник в одном из отделений Министерства внутренних дел и, наконец, советник Королевского суда. У них с женой было девятеро детей, что вовсе не означало гармонии в супружеских отношениях. Де Берни рано состарился, был подслеповат, ворчлив, мелочен, придирчив, мрачен, готов продаться любому и считал госпожу де Берни лишь необходимой составляющей его положения в обществе. Жена много изменяла ему, на что он закрывал глаза из соображений удобства. Один из ее любовников, «свирепый» корсиканец Андре Кампи, зашел дальше других, результатом этой связи стала дочь Жюли: сначала ее появление на свет скрывали, потом признали. Порвав на время с женой, де Берни вернулся к ней, не держа зла за измены. Внебрачная дочь носила фамилию Кампи – на этом настоял, следуя указаниям завещания своего покойного брата – отца ребенка, ее опекун и дядя генерал Туссен Кампи. Тем не менее акт гражданского состояния свидетельствует, что Жюли родилась в апреле 1804 года от неизвестных матери и отца.
Все это ничуть не препятствовало госпоже де Берни с радостью видеть Жюли у себя в Вильпаризи наряду с другими своими отпрысками, вполне законными. Поговаривали, что теперь она состояла в связи с неким господином Манюэлем, снимавшим один из принадлежавших ей домов. Что не мешало соседям, в том числе Бальзакам, считать ее великосветской дамой, «госпожой» их городка. Оба семейства поддерживали любезные, почти дружеские отношения: бывали в гостях друг у друга, встречались на заседаниях благотворительных комитетов… Одетая, как и ее дочери, в белое в память о появлениях Марии-Антунетты в Трианоне, госпожа де Берни была обаятельна, непринужденна, умна. Ей было сорок пять, лицо ее светилось добротой, и, несмотря на маленький рост и полноту, она держалась весьма элегантно. К тому же не скрывала свой возраст, охотно сознавалась – бравируя этим и кокетничая – в том, что уже бабушка, и умела веселиться с юношеской живостью. Оноре удивляло, что эта крошечная женщина, всего на год моложе его матери, столь темпераментна. Приглядевшись к ней, приглашенной к ним в дом на крестины сына кухарки, он поделился с Лорой: «В целом мире только дети госпожи де Берни умеют по-настоящему смеяться, есть, спать и разговаривать, а их мать – женщина очень любезная, притягивает к себе».
Госпожа де Берни пожелала, чтобы Оноре давал уроки ее дочерям. Молодой человек безропотно согласился на роль воспитателя и очень скоро стал испытывать истинное наслаждение от посещения «дам с околицы». За занятиями следовали беседы – занимательные и поучительные. Отмечая усердие новоявленного преподавателя, госпожа де Берни стала подумывать о возможной его женитьбе на одной из своих дочерей – Жюли Кампи. Он казался ей не самой плохой партией, не слишком импозантную внешность компенсировали ум и насмешливость.
Но Бальзака на окраине Вильпаризи привлекали вовсе не барышни – с каждым днем его все больше волновала зрелая грация хозяйки дома. Он видел ее всегда в окружении детей, но странным образом их хорошенькие юные лица и глупая невинность лишь оттеняли исключительное очарование уже пожившей женщины, которая страдала, любила и которую этот опыт окутывал тайной более притягательной, чем непорочность. Она умела своими вопросами заставить его открыть душу: Оноре рассказывал ей о своих планах, отношениях с сестрой, матерью. Госпожа де Берни подтрунивала над его горячностью, умела успокоить, говорила с ним о литературе, обсуждала семейную жизнь, и скоро он уже не мог без нее обойтись. Увлекали ее рассказы о детстве во времена Людовика XVI, отрочестве, совпавшем с революцией, юности уже при Империи. Воспоминания этой все еще соблазнительной женщины казались ему во сто крат интереснее родительских. Ее голос, когда она поверяла их ему одному, баюкал, а иногда от этих звуков вдруг бросало в дрожь. Героиня «Лилии долины» госпожа де Морсоф будет произносить «ш» как госпожа де Берни, заставляя мужчин трепетать. Не знавший материнской нежности. Оноре был признателен женщине, обладавшей всеми качествами, коих недоставало Шарлотте-Лоре. Тот факт, что они почти ровесницы, не охлаждал, напротив, разжигал его пыл. Она лучше других знала, как заставить его забыть об огорчениях, унижениях, неудовлетворенности, к ней он чувствовал почти сыновнее почтение, но, будучи рядом, терял голову, словно любовник. Хотел раствориться в ее душе и обладать ее телом, прижаться к ней, как это делают дети, ища защиты и утешения, и обладать ею. Возможно ли это? Оноре день и ночь искал ответа и решил открыться. Она отвергла его, ссылаясь на возраст, общественное положение, мужа. Ни один из аргументов не убедил его, он не только не успокоился, но стал забрасывать письмами объект своих желаний. После смерти госпожи де Берни по ее распоряжению сын Александр сжег эти послания. Но черновики сохранились у Бальзака. Мольбы его становились все настойчивее: «Представьте, что далеко от Вас есть кто-то, чья душа обладает исключительным даром преодолевать расстояния, переноситься по воображаемым небесным путям, опьяненная, она кружит над Вами. Ему нравится участвовать в Вашей жизни, разделять Ваши чувства, то жалеть Вас, то желать, он любит Вас со всей искренностью, свойственной только молодости. Вы для него – больше чем друг, сестра, Вы почти мать, и даже больше… божество… И если я мечтаю о величии и славе, то лишь потому, что это приблизит меня к Вам, и если я начинаю нечто важное, то только во имя Вас. Не зная того, Вы покровительница. Наконец, представьте все, что может быть самого нежного, ласкового, огромного в человеческом сердце, и все это есть в моем, когда я думаю о Вас».
Любовь юноши двадцати двух лет, когда ей самой сорок пять, льстила госпоже де Берни, но она благоразумно решила сдерживаться и отказывалась принимать его наедине – только в присутствии детей. Надеялась, что многочисленное потомство – надежная защита от соблазна увлечься. Муж, потрепанный и раздраженный, думал иначе. Впрочем, не он удерживал ее, а боязнь раскаяться позже в глупости, у которой нет будущего. В Оноре же словно бес вселился, его послания волнуют, и, кажется, не устоять перед его напором: «Великий Боже, если бы я был женщиной, и мне было сорок пять, и я была бы все еще хороша, да я вел бы себя совсем не так, как Вы… Я бы отдался своим чувствам, стремясь обрести в них наслаждения, свойственные юности, свои невинные мечты, простоту и естественность, и все очарование, с ними связанное». Он сравнивает себя с Руссо в его непреодолимом стремлении к госпоже де Варанс, обладавшей материнской нежностью и пылкостью возлюбленной. Иногда представляет себя голодным перед витриной кондитерской.
В апреле 1822 года госпожа Бальзак уезжает в Байё проинспектировать своим материнским оком семейную жизнь Лоры. Оноре остается в Вильпаризи с отцом, расхрабрившись, все чаще наносит визиты госпоже де Берни. Соседи обсуждают их с насмешливой недоброжелательностью, взволновались и дети графини, хотя и не делая пока заключений о поведении матери. Уверенный, что имя Антуанетта нисколько не подходит хозяйке дома, молодой человек просит разрешения называть ее Лорой: это имя носят его мать и сестра. Первая для него – воплощение безразличия, вторая – единения сердец. Первая произвела его на свет, вторая разбудила в нем нежность. С третьей он надеется на рай. Ее этот каприз забавляет, и она соглашается. Оноре кажется, что после «крещения» они становятся ближе, в этом для него главный смысл существования теперь. И хотя госпожа де Берни все еще отказывает ему, понимает, что готова уступить. Письма становятся все пламеннее: «Думаете ли Вы обо мне, как я думаю о Вас, любите ли так, как я, не знаю, почему, но я в этом сомневаюсь с некоторых пор… Как Вы были хороши вчера… Не говорите мне о Вашем возрасте». Потесненная на последних оборонительных рубежах, она умоляет его не говорить о любви, иначе выставит его за дверь. Он прикрывается оскорбленным достоинством: «Мне кажется, я хорошо понял Ваше письмо. Это ультиматум. Прощайте, я потерял надежду и предпочту страдать в изгнании, но не испытывать муки Тантала. Поскольку Вы не терзаетесь вовсе, полагаю, Вам безразлично, что произойдет со мной. Можете считать, что я Вас никогда не любил! Прощайте!»
