Вы стали на почву отрицания народного антагонизма; все ваши поступки доказывают это, а между тем вы ошибаетесь: никогда эти два народа не сольются в одно целое (Ярошевский 1883: 99).
То, что адвокат Долинский эвфемистически называет «народным антагонизмом», было фактически проявлением банального юдофобства, по кодексу которого два этих народа – русских и евреев, несмотря на многолетнее соседство, разделяет отчетливая межа, переступать которую и не принято, и постыдно, и опасно.
В том же романе мать Лиды Анна Николаевна, в глазах которой увлечение дочери объяснялось лишь одним – помутненным рассудком, не без резона и по-житейски здраво объясняет ей «науку страсти нежной» в отношениях между русскими и евреями:
Ты увлеклась человеком, который до сих пор был тебе чужд по воспитанию, привычкам, семейным традициям, религии и даже, может быть, стремлениям. Он еврей, а ты христианка. Тысячелетия отделяют вас; тысячелетия образовали между вами глубокую пропасть, перешагнуть которую не так легко, а может быть, и невозможно. Его стремления не могут быть твоими стремлениями, вы никогда не поймете друг друга, как сытый не может понять голодного. Его сердце разбито, он сын несчастного и всеми презираемого народа; если он и лучше своих предков и не страдает их пороками, то все же он вышел из их среды и его будет вечно тянуть к своим. Он, может быть, будет тебя сильно любить, но он тебе никогда не простит, что ты его заставила изменить его народу, отречься от его религии; он не забудет, что он стоит ниже тебя и должен был уступить тебе. Ты ищешь счастья в союзе с любимым человеком, ты ради него совершила слишком смелый поступок, но будешь ли ты в самом деле счастлива? Помни, что вы чуждые друг другу люди; что вы дети двух различных народов, один из которых всеми презираем. По заслугам ли он презираем? Я не хочу тебе высказать свое убеждение, ты, пожалуй, скажешь, что я пристрастна, но достаточно сказать, что это презрение длится тысячелетия и не нам его искоренить (там же: 102).
Как отнеслось родственное окружение жениха и невесты к их выбору в нашем случае – история умалчивает. Зачастую большого ликования такого рода браки ни у той, ни у другой стороны не вызывали. Но поколебать решимость будущих супругов это не могло. В браке родилось трое детей – двое мальчиков и девочка: Женя, Толя и Валя (Вава, Вавуля). Забегая вперед, скажем, что Ольга Николаевна и Рутенберг прожили вместе около девяти лет: в 1909 г. их семейный союз фактически распался. Некоторые мотивы разрыва, по крайней мере с стороны Рутенберга, помогает понять его письмо к ней, написанное из Милана 30 декабря 1911 г., которое приведено в И: 1. По отношению к детям Рутенберг старался выполнять свой отцовский долг и, как мы уже знаем из письма P.M. Плехановой, помогал им регулярно, вплоть до последних своих дней. Благодаря его материальной поддержке все трое получили прекрасное образование. Отношения между ними – отцом и детьми – не были, впрочем, идеальными, в особенности между Рутенбергом и средним, Толей, о чем мы еще скажем.
В RA хранятся письма Ольги Николаевны к Рутенбергу и копии его писем к ней. Ограничимся здесь лишь двумя его письмами, дающими, как кажется, исчерпывающее представление о характере отношений бывших супругов. Первое написано из Лондона и датировано 27 февраля 1921 г.:
Дорогая Ольга,
По дороге в Лондон получил от доктора Перельмутера весть о тебе и детях – Толе и Ваве.
Что сталось с Женей?
Посылаю через доктора Перел 30.000 польских марок. Если они дойдут по назначению, пошлю еще и буду стараться присылать регулярно.
Понимаю, что ты называешь меня твоим мужем, а себя моей женой. Мы разошлись с тобой двенадцать лет тому назад, разошлись слишком давно и слишком далеко, чтобы пользоваться такой терминологией. Это неразумно. И недостойно. Ни тебя, ни меня. Как к матери моих детей отношусь к тебе с глубоким уважением, но ты не жена мне, и я тебе не муж. Оформить, легализовать существующее при данных условиях я не могу. Тебе при советском режиме это сделать легче. Сделай. Так надо.
Обнимаю детей.
Почтительный привет Александре Петровне31.
Тебе низко кланяюсь,
П Р
Второе письмо, написанное через девять с половиной лет, 12 августа 1930 г., насыщено еще более напряженными семейно-педагогическими коллизиями:
У меня был с Валей серьезный разговор о тебе. Ты будто бы сказала, что у меня теперь большое положение и я зазнался и стараюсь, где только могу, излить на тебя мою злобу, что детей я получил теперь готовенькими и заберу их от тебя и т. д.
Вопрос о моем положении и зазнался ли я или нет, мы, конечно, дискутировать не будем с тобой. Все же остальное, очень важное, сплошное с твоей стороны недоразумение. Считаю своим долгом тебе это объяснить. Детей я не «получал» и забирать их у тебя не собираюсь и не могу, если бы даже хотел. Они уже взрослые люди. Выросли они в атмосфере мне совершенно чуждой. То, что составляет содержание моей жизни, для них совершенно чуждо и неинтересно. Отношение мое к ним – чувство долга отца помочь им стать независимыми и по возможности полезными людьми. Продолжателями моих идей, моей работы они быть не могут. «Личного» интереса у меня в них никакого нет. Отбирать их у тебя мне незачем.
И опасаться тебе этого нечего.
Злобы к тебе у меня никакой нет. Мы совершенно разные люди. Общего у нас с тобой ничего нет. Человек я очень занятый и очень уставший. И уделять внимание и время не могу. Это не исключает моего уважения к тебе лично и как к матери моих детей.
