Правда, с незапамятных времен в Срединном государстве действовал институт цензоров, которые были наделены помимо прочего правом высказывать порицания за недостойное поведения или деяние членам императорского дома, включая и самого Сына Неба. Но это вовсе не означало, что император нес какую-то материализованную ответственность перед ними. Порицания цензоров в его адрес воспринимались лишь как моральная оценка его деятельности, но отнюдь не как правовое основание привлечь его к ответу.
О том, какую ответственность возлагало Небо на своего наместника, говорилось, в частности, в философском трактате «Мо-цзы» (ок. 479400 гг. до н. э.): «Небо любит справедливость и ненавидит несправедливость. Таким образом, если вести народ Поднебесной на свершение справедливых дел — значит, делать то, что любит Небо. Если я делаю для Неба то, что оно любит, то и Небо также делает для меня то, что я люблю.
Небо не хочет, чтобы большое государство нападало на малое, сильная большая семья притесняла слабую маленькую семью, чтобы сильный обижал слабого, хитрый обманывал наивного, знатный кичился перед незнатным. Это все то, что противно воле Неба.
Небо желает, чтобы люди помогали друг другу, чтобы знающий учил незнающего, делили бы имущество друг с другом. Небо также желает, чтобы верхи проявляли усердие в управлении страной, чтобы в Поднебесной царил порядок, а низы были усердны в делах».
Дабы достичь всего этого императору предлагалось, в частности, в трактате «Цзя-юй», свои отношения с подданными уподоблять отношениям между всадником и лошадью. «Всадник — это император, наделенный Небом мудростью, а лошадь — это народ, неспособный к самостоятельным поступкам. Всадник управляет лошадью не непосредственно, а с помощью уздечки и вожжей». И далее: «Древнее правление было таково. Сын Неба считал придворных сановников своими руками, добродетель и закон уздечкой, чиновников — вожжами, уголовные наказания — кнутом, стимулом. Чтобы хорошо управлять лошадьми, нужно правильно их взнуздать, нужно ровно держать вожжи и прибегать к стимулу, следует соразмерить силы лошадей и наблюдать за их синхронным бегом. При этих условиях правителю можно не издавать ни единого звука, совсем не хлопать вожжами и не подхлестывать стимулом — лошади сами собой побегут».
При таком правлении предполагалось, что правитель и подданные строго придерживаются буквы и духа установленных Небом морально-этических норм, а это гарантирует торжество справедливости.
Такой подход предполагал также, что Сын Неба более чем кто-либо, отвечает за обеспечение порядка и благополучия в Поднебесной и даже за все проявления стихии, ибо засуха, наводнения и прочие стихийные бедствия воспринимались в народе как проявление воли Неба. И нужно сказать, что императоры принимали на себя эту ответственность или хотя бы заявляли об этом.
В 1832 году в связи с сильнейшей засухой, постигшей многие районы Поднебесной, император Даогуан обратился к Небу с мольбой: «О царственное Небо! Если бы Поднебесная не была поражена чрезвычайными событиями, я бы не осмелился обратиться к тебе с молитвой в не указанное время. Но в этом году необыкновенная засуха. Лето прошло, и ни капли дождя не выпало. Не только страдает земледелие и люди терпят страшные бедствия, но даже звери и насекомые, травы и деревья почти перестают жить… Лето прошло и наступила, осень. Ждать дальше положительно невозможно. Ударяя челом, умоляю тебя, царственное Небо, поспеши ниспослать милостивое избавление — скорым ниспосланием благодатного дождя поспеши спасти жизнь народа и до некоторой степени искупи мои несправедливости! О царственное Небо, снизойди! О царственное Небо, будь милостиво! Я невыразимо огорчен, смущен, испуган, о чем почтительно докладываю».
Если же Небо не откликалось на мольбы, это расценивалось как проявление недовольства Неба тем, как император ведет дела во вверенной ему Поднебесной. Не случайно Даогуан просит у Неба «до некоторой степени искупи мои несправедливости». Особым признаком того, что Небо сильно прогневано на правителя, и значит, предстоит скорая смена власти, смена династии, служили сильные, разрушительные землетрясения или невиданные по масштабам наводнения. И в народе всегда за этим следили, всегда свято верили и, похоже, продолжают верить.
Так, в июле 1976 года в ста пятидесяти километрах от Пекина произошло одно из самых крупных в истории человечества землетрясений. Был полностью погребен под землей шахтерский город Таншань с почти миллионным населением. В китайской столице, а за ней и по всей стране сразу же поползли слухи о предстоящей смене династии, о том, что дни «великого кормчего» и созданного им режима сочтены. Не промолчала об этом и пресса. Официальная же власть отреагировала предупреждением о вреде всякого рода примет и суеверий. Правда, незамедлительно были отменены уже запланированные и даже объявленные встречи Мао Цзэдуна с «высокими иностранными гостями». Было принято также решение о том, что впредь «великий кормчий» не будет принимать иностранных гостей. А через полтора месяца после землетрясения, 9 сентября 1976 года, Мао Цзэдун скончался. Еще через месяц были отрешены от власти его ближайшие сподвижники, которых народ окрестил «бандой четырех».
Таковы факты, от которых никуда не уйдешь и которые предполагают, что Председателя КПK Мао Цзэдуна следует считать последним правителем Поднебесной, понесшим кару Неба за свою неспособность достойно вести государственные дела.
А первым в этом списке был правитель государства Ся (XIII век до н. э.). Так, по крайней мере, утверждается в древнем конфуцианском труде «Шуцзин» «Книге преданий». В ней приведено обращение основателя династии Инь (XIII в. до н. э.), в котором говорится, что правитель государства Ся не обладал высшей добродетелью дэ, и совершил множество преступных деяний, за что и был низвергнут по велению Верховного Владыки — Неба.
Укоренившись в жизни чжунхуа на семейном уровне, морально-этические нормы конфуцианского учения стали затем основным инструментарием в обустройстве всего общества, в структурировании государственной власти, Они четко определили взаимоотношения не только между Сыном Неба и его народом, но и между местными чиновниками и жителями вверенных им территорий. Не случайно в народе поговаривали, что губернаторы провинций и начальники уездов — это родители своих подопечных.
Наконец, конфуцианство досконально прописало меру полномочий и ответственности между выше- и нижестоящими чиновниками. Каждый из них знал свое место, полагавшуюся ему, строго определенную роль и был готов выполнить все указания и инструкции от вышестоящего блюстителя ли — ритуала, церемониала, правил. Каждый руководствовался наставлением Учителя: «Взаимоотношения между старшим и младшим подобны отношениям между ветром и травой: трава должна склониться, если подует ветер».
Как справедливо заметил в 1873 году известный российский востоковед В. П. Васильев, «внедрение в сознание китайца различных церемоний избавляло от столкновений, ссор, брани, преступлений, так что благодаря церемониалу, который существовал тысячелетия и усваивался каждым китайцем почти с рождения, трудно было вывести его из терпения».
По существу, ту же самую мысль высказал в начале XX века английский синолог Г. Д. Джайлс: «Китайские философы в своих сочинениях открыто признавали, что церемонии, приветствия, поклоны, принципы старшинства и правила, соблюдаемые на улице, не имеют никакой действительной стоимости, если смотреть на них вне тех условий, с которыми они обыкновенно ассоциированы; вместе с тем они доказывают, что без такого условного обуздания в результате ничего, кроме беспорядка, не было бы».
