— Я лучше станок верну, — сказал Алексей Палыч.
— И вообще, — сказал директор, — я ведь даже не знаю, что там у тебя в подвале творится. У меня сейчас время есть. Дай-ка мне ключи, зайду посмотрю на твою лабораторию.
— Ключи? — спросил Алексей Палыч. — Ах, ключи… А вот ключей у меня как раз и нет. Всегда, понимаешь, ношу, а сегодня дома забыл.
Алексей Палыч нахально похлопал себя по карману. Так как врать он начал привыкать только со вчерашнего дня, то похлопал как раз по тому карману, где эти ключи лежали.
— Да вот же, звенят, — сказал директор.
— Да это от дома.
— Потому что дома у тебя всегда кто-нибудь с внуком.
— Да что ты ко мне пристал! — сказал Алексей Палыч.
— А то, — ответил директор, — что запасные ключи всегда должны висеть в учительской. Это на случай пожара. Иначе инспекция с меня будет стружку снимать, а не с тебя. Завтра чтобы ключи были. Договорились?
— Хорошо, — буркнул Алексей Палыч и направился к двери класса, из которой уже одна над другой, в три этажа, выглядывали ребячьи головы.
ДЕНЬ 2-й
Продолжение с подключениемКогда Алексей Палыч вышел после урока во двор, там уже ребята играли в футбол.
Земля просохла достаточно, чтобы мяч не застревал в грязи, но еще не достаточно, чтобы футболисты не проваливались по уши. То есть сами по себе они не проваливались, но вид у них был такой, будто каждого из них хоть по разу закапывали в землю.
Судьи не было. Поэтому штрафных не назначали. Просто нападающий, если его сбивали с ног, на некоторое время выключался из игры, потому что начинал бегать не за мячом, а за защитником, стараясь попасть ему по коленке. (Именно так играла сборная крупяного завода, показывая тем самым пример своим младшим братьям.)
Младшие братья — почти все ученики Алексея Палыча — переняли и другой футбольный прием: после каждого забитого мяча они подолгу обнимали и даже целовали друг друга, словно встретились после долгой разлуки. Впрочем, эта мужская нежность, благодаря телевидению, распространилась сейчас по всему футбольному миру, и, возможно, скоро в футбольных матчах для поцелуев будут назначать дополнительное время.
Воспользовавшись моментом, когда был забит очередной гол и в центре площадки образовалась поцелуйная куча, Алексей Палыч прошмыгнул в подвал и заперся изнутри. Никто, конечно, не обратил на него внимания. Ребята продолжали носиться по полю, выкрикивая спортивные и неспортивные слова.
Алексей Палыч подошел к загородке и обнаружил, что мальчика нет.
Второй дырки в стекле, через которую мог бы исчезнуть мальчик, тоже не замечалось.
«Неужели он попал точно в ту же дырку? — подумал учитель. — Но зачем тогда его присылали?»
На какое-то очень короткое время Алексей Палыч ощутил нечто вроде облегчения: кончилось наваждение, не нужно ни от кого прятаться, не нужно заниматься мелким воровством и обманом. Но тут же он понял, что ему очень хочется увидеть мальчика еще хоть раз. Ему даже было слегка обидно, что от него ушли не попрощавшись, не угостившись питательной смесью, которая была добыта с таким трудом.
«Он на меня обиделся, — подумал Алексей Палыч. — Или те, кто его послал, решили, что я плохой человек? Может быть, он сообщил, что здесь не кормят, и его перебросили в другое место? Или вообще забрали назад?»
Короче говоря, если еще несколько минут назад Алексей Палыч не знал, как разделается с этой историей, то сейчас ему хотелось, чтобы история продолжалась.
И она продолжилась.
Между шкафом и стеной, где под окном расположилась батарея отопления, что-то зашевелилось. Алексей Палыч бросился туда; не успел он добежать до окна, как мальчик сам вышел ему навстречу.
И это был совсем другой мальчик. Вернее, не другой, а изменившийся. То, чего не уловил Алексей Палыч во время переменки, сейчас стало совершенно очевидно: мальчик вырос. И как вырос! Не какие-то там месяца, а как будто несколько лет прошло со вчерашнего дня. Перед Алексеем Палычем стоял все тот же голый и беспупковый, но неимоверно подросший ребенок. На вид ему было года четыре.
Мальчик подошел к верстаку, подпрыгнул, ухватился руками за край загородки и подтянулся, он уселся в загородке и сказал:
— Куда пасуешь, дурак! Давай мне пасуй!
За окном раздавались на площадке вполне похожие выражения.
— Так нельзя говорить, понимаешь? — родительским тоном сказал Алексей Палыч. — Дурак — нельзя. Дурак — нехорошо.
— Нехорошо, — согласился мальчик. — Дурак — нехорошо. Дурак, дурак, нельзя, нельзя. Нельзя, дурак, нехорошо.
— Вот и не говори так больше, — посоветовал Алексей Палыч. — Ты ведь меня понимаешь?
— Понимаешь, — согласился мальчик и с наслаждением произнес: — Дурак, дурак, дурак…
Алексей Палыч нахмурился, и мальчик, лукаво улыбаясь, добавил гораздо тише:
— Нехорошо…
Алексей Палыч со вздохом подумал, что космические дети, как и земные, любят делать то, что запрещается. Как ни странно, но именно это соображение его подбодрило. Если мальчик имеет земной характер, то и общаться с ним можно по-человечески.
А человеческих детей нужно прежде всего кормить.
Алексей Палыч достал из портфеля питательную смесь, прочитал рецепт и с сомнением посмотрел на подросшего гостя.
— Чем же мне тебя кормить? — сказал он. — Из этой пищи ты уже вырос. Тебе уже небось мяса надо. Вон у тебя зубы какие. Отправим мы тебя, дружок, в Академию наук, должны ведь они поверить, если я им все объясню. Увидят, как ты быстро растешь, и поверят.
— Нехорошо, — сказал мальчик.
— Почему нехорошо?
— Палыч — хорошо, Боря — хорошо.
— А без Палыча и Бори разве нельзя?
— Нельзя.
— Почему?
— Уйду.
— Куда ты уйдешь?
— Туда, — сказал мальчик и показал на дырку в стекле.
Алексей Палыч подумал, что ответы мальчика уже не напоминают прежний лепет, в них чувствовался кое-какой смысл.
— Что значит «уйду»? Если можешь, то объясни.
— Седьмое солнце! — сказал мальчик, и щеки его порозовели. — Извини, не сдержался. Мне стыдно: так у нас ругаются только наездники.[19]Но ведь я не могу без конца притворяться, что ничего не понимаю. Надоело. Вчера я еще мало понимал, а сегодня уже подключился. Я понимаю, что с вами можно работать. Но если вы отдадите меня другим людям, то меня отзовут. Меня, конечно, и так отзовут, но гораздо позже.
