Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
– Невмочь мне, – покачала головой Семиножкина. – Голова болит, как чумная я вся. Аркадий бы был…
– Да что значит твой Аркадий?
– Одна я осталась, Никитична, одна, – расплакалась вдова. – Навалилось всё на меня. Когда Дмитрия Филаретыча привезут? Не сказали ещё?
– Сказали, матушка, сказали, – всплеснула руками соседка. – Забыла я с перепугу. Бегала к медикам Тоська с первого этажа, успокоили её: завтра хоронить можно.
– Завтра? – Семиножкина совсем побледнела, упала грудью на подушку. – Не перенесу я похорон, Никитична. Сама помру.
– Вызову-ка я «скорую», – бросилась старушка к ней за телефоном.
– Не надо, – встрепенулась та и прижала аппарат к себе. – Чего зря булгачить? Я ещё раз Аркадию Викентьевичу позвоню.
Но в квартире у Дзикановского телефон не брали.
– Странно, – прошептала вдова. – Ну нет его, ушёл куда, а как же Мирчал?
– Что за Мирчал? – сунулась к ней соседка.
– Убирается у него… женщина, – отвернулась к окну вдова, назойливая старушка явно ей досаждала.
– Вона каки дела! – поджала та губы. – А я всё гадала: женат наш Аркадий Викентьевич, не женат? Всё про деток узнать хотелось. Летов-то ему сколь?..
– Одинок он, – раздражённо оборвала её вдова. – А Мирчал эта по дому прибирает, готовит, присматривает. Узбечка или турчанка. Приятель Аркадию Викентьевичу порекомендовал. Вы же знаете, Аркадий Викентьевич далёк от всего этого… Он, как и Дмитрий Филаретыч, на одном помешан…
– Ну да, – согласно закивала соседка. – Одинокому мужчине, да ещё интеллигентному, конечно, тяжело без этого… Как же? И прибраться, и обстирать. Да и не стар ещё Аркадий Викентьевич…
– Вам бы только это!.. – в сердцах скривилась вдова, не выпуская телефона, она накрутила вызов ещё раз.
У Дзикановского молчали.
– Ты в милицию звони, матушка, – потвёрже, понастойчивей выговорила соседка, будто осуждая. – Или давай уж вставай. Вдвоём с тобой осмотрим квартиру. Уж больно строг тот служивый. Он ведь обещался опять зайти. Ждёт небось мово звонка.
Семиножкина покачала головой, будто не соглашаясь, но поддерживаемая соседкой, встала и вместе они прошли в большую гостиную, включив свет.
– Что же тут смотреть? – повторяла вдова, горько вздыхая, поглощённая своими мыслями. – Что я не видала?.. Всё на месте. Сюда бы Дмитрия Филаретыча… Сам бы он… А мне что знать?
В тусклом свете низкого торшера мрачно поблёскивали тёмным золотом рамы картин на стенах, грустно перемигивались лики святых на иконах.
– Он над ними, как тот скупой над сундуками. Меня не допускал. – Семиножкина, покачиваясь, едва держась на ногах, опиралась на соседку. – Тут у нас и света нет верхнего. Дмитрий Фаларетыч не любил яркого освещения. Свечи всё предлагал. Я на торшере этом настояла. Сам и список вёл всему. Сам пересчитывал регулярно. У него с учётом строго было поставлено. Тетрадочку вёл.
– Как же один справлялся-то, – покачала головой старушка. – У вас же уйма всего!
– Прибираться никого не приглашал, – приплакнула вдова. – Боялся чужого глаза. Всё дверь железную мечтал установить в прихожку и решётки на окна. Только одному Аркадию Викентьевичу и доверял.
Они прошли в зал.
– Зажмурь глаза-то, – Семиножкина слегка подтолкнула соседку, щёлкнула выключателем и большая люстра засияла, запылала над потолком.
Всё вокруг слепило и горело золотым сиянием.
– Свят! Свят! Свят! – охнула старушка. – Я и в храме Божьем такого редко видывала.
– Его коллекция, – вдова поискала глазами, где бы присесть, ноги явно отказывались ей служить. – Кроме картин и икон, он здесь и не держал ничего. Я ему и то, и другое намекала, про шкафы да стол со стульями. Не часто, но захаживали к нему гости из таких же, как они с Аркадием Викентьевичем… коллекционеры. Не посадить, не угостить. А ему всё нипочём. Твердит, бывало: вечное и святое, что здесь собрано, требует, чтобы перед ним на ногах, а уж если не держат ноги, то наземь и головой об пол.
– Да что же это, матушка? Это ж не храм! Грех, наверное, дома держать такое?
– Не знаю, Никитична. Ничего не знаю.
– Что же теперь делать с этим будешь, Серафимушка?
– У меня сейчас другая боль. Завтра хоронить надо Дмитрия Филаретыча, завтра…
Вдруг вдова замерла, наткнувшись на стул у одной из стен, и замолчала, испуганно его озирая:
– А это откуда?
– Ты про что, матушка? – перепугалась и соседка.
– Стул тут не должен быть, – побелевшими губами проговорила вдова. – У нас стулья на кухне. Ты принесла, Никитична?
– Да как же я, матушка? – закатила глаза старушка. – Я милиционеру тому дверку сюда в зал открыла, он голову просунул, огляделся и назад. А что? Пропало что, Серафимушка? Может, сама внесла, а после и не вспомнишь?
– Не знаю, – осторожно сделала шаг к стулу вдова. – Может, и забыла я. Тут и следователь бывал, когда осмотр Дмитрия Филаретыча приезжал делать… Но ему стул без надобности. Он на кухне протокол писал.
– А это что? – подняла руку старушка и прижалась к Семиножкиной.
Висевшая над стулом большая картина с изображением распятого Иисуса Христа, перекосившаяся, явно сдвинутая со своего места, обнажила край металлического ящика, искусно вделанного в стену.
– Что это у вас за Спасителем, Серафима? – затряслась от страха соседка, теряя голос и переходя на шёпот. – Никак здесь и шарил ночной ворюга.
Семиножкина ни жива ни мертва оперлась рукой на стену, пальцы её невольно коснулись железной крышки, и она сползла на колени, лишившись чувств.
Глава XIII
На кладбище, будь ты сам сторож или совсем отчаянный человек, если не конченный безумец, особо не поспишь. Как ни бодрись, а жутко. И мысли, конечно, допекают. Разные. Иван Карпыч Булыгин многое повидал, считай, три войны, а и он на дежурстве лишь подрёмывал и то, когда намедни на грудь принимал. Водку ни-ни, винца. С винцом-то живее себя ощущаешь. И думки короче. Всё кружится вокруг да около. «Трезвый, – откровенничал про себя Карпыч среди своих за стаканчиком, – я злой, как собака, и откуда всё наваливает, жизнь, видать, искусала, порой, себя боюсь, как находит, а как примешь на душу, она вся и расползается…» Эта его особенность и по Дурному, кобелю его, замечалась. Тот поутру прятался от Карпыча, не найти, хоть свисти ты во все свои десять пальцев, а лишь староста на скамеечку к вечеру присаживался, бровь лохматую свесив чуть не до носа, пёс тут как тут, у его ног ласкается и получает от растаявшего хозяина положенное пропитание или лакомство какое.
Проголосили вдалеке, где-то за кладбищем, очередные петухи, Карпыч вздрогнул, поднял голову, пнул пса ногой, тот взвизгнул легонько, чтобы хозяина зря не тревожить, – все на месте. Карпыч за пазуху сунулся, вытянул давний подарок – фляжку армейскую, принялся мусолить газетки кусок, самокрутку готовить. «Ещё час-два и рассвет, – поднял он глаза к небу. – Раньше лезть непрошеным в мазанку опасно. Спиридоныч и свой человек, а строгий. Попрёт взашей да ещё с похмелья. А то и в лоб смастерит, у него это лихо получается. Вроде улыбается, а клыками-то не прочь попробовать чью шею…»
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
