Тот, кто увидел бы пятерых хорошо упитанных голых мужчин, сидевших на ступенях терм Агриппы, мог принять их за любителей подглядывать за раздетыми женщинами. Таких в раздевалке терм было немало, и ни для кого не было секретом, что многие римлянки приходят сюда только для того, чтобы получить удовольствие, сбрасывая одежды под жадными взорами мужчин.
– Погляди-ка вон на ту, что стоит перед бассейном с золотыми рыбками! – толкнул Декрий Кальпурний локтем своего соседа Тита Прокула. – Это, случайно, не жена одного из ваших преторианцев?
– Не думаю, – отозвался Трогус, – я, во всяком случае, никогда не встречал ее. Судя по изысканным манерам, она, скорее, принадлежит к многочисленным азеллам, выискивающим здесь добычу.
– Жаль, – проговорил Кальпурний. – Самым прелестным женщинам всегда приходится платить. Я уж не говорю о том, что они еще и удовольствие при этом получают!
Азеллами именовались в Риме представительницы самой древней в мире профессии. Официально вход в эти термы им был запрещен, но с тех пор, как Агриппа, зять божественного Августа, отменил плату, взимавшуюся с купающихся, здесь больше не было ни кассиров, ни контролеров. Да и кто решился бы с уверенностью сказать, к какому разряду следует причислить ту или иную женщину, если принять во внимание, что многие родовитые римлянки по своему поведению мало чем отличались от шлюх из лупанариев?
– Готов спорить, что это одна из них, – сказал Прокул. – Поглядите только, как она вертит бедрами.
Теперь в разговор включился и сенатор Вергилиан.
– И впрямь роскошная женщина. Я готов был бы пожертвовать ради нее пурпуром своей тоги.
– Кто же станет жертвовать почетным пурпуром ради какой-то женщины! – возмутился Прокул, самый младший из пятерых. – Гораций прав был, сказав: «С какою горечью все вновь и вновь мы пьем из родников любви».
– Не говори мне о Горации! – проворчал голый сенатор.
– Он величайший из наших поэтов! – горячо возразил Прокул.
– Возможно, – ответил Вергилиан. – Он много писал, но, увы, мало что делал. Сладко и почетно умереть за отечество, сказал он. Я одобрительно отношусь к этим словам. Однако, когда ему единственный раз в жизни пришлось участвовать в бою, он бросил свой щит и бежал. Это я нахожу уже менее заслуживающим похвалы.
– Он поэт!
– Он мастер болтать языком. Так же как наш Сенека. Император правильно поступил, отправив его в ссылку. Нельзя же проповедовать простую жизнь, только и занимаясь при этом умножением своего богатства.
– Сенека говорит, что лишь философ вправе быть богатым, потому что лишь он один в состоянии соразмерить свои возможности со своими потребностями.
– Чушь! – рассмеялся Вергилиан, и все пятеро проводили взглядами обнаженных красавиц, исчезавших за обрамляющими вход колоннами.
Сульпиций Руфус, до сих пор интересовавшийся разговором заметно меньше, чем обнаженными женскими телами, откашлялся, а затем недовольно произнес:
– Если мы собрались здесь, чтобы обсуждать какого-то поэта, я чувствую себя не совсем на месте.
– Я тоже, – присоединился к нему Кальпурний. – Я уж не говорю о том, что все эти голые бабы не годятся Мессалине и в подметки.
– Кто из вас в последнее время видел Мессалину? – спросил Прокул. Ответа не последовало. В конце концов Прокул сам нарушил молчание: – Сам я, ваш телохранитель и ближайшее доверенное лицо, могу сообщить следующее. Она обращается ко мне только при необходимости и не говорит ничего, что выходило бы за рамки моих служебных обязанностей.
– К нам в Ludus magnus она тоже не заглядывает, – заметил Руфус, – хотя и доверила моей опеке Вителлия, своего нового любимчика. Мы все знаем, однако, что Мессалина умеет быть твердой, как мрамор из лунийских каменоломен.
– Трудно винить ее, – с оттенком печали в голосе произнес Вергилиан. – Вот уже полдесятка лет она делит с каждым из нас свое ложе, доставляет нам величайшие любовные утехи, помогает во всех наших делах и требует взамен лишь одного – чтобы мы устранили императора. Каждый, однако, из нас пятерых прячется за чужие спины, потому что боится риска оказаться единственным, кто…
Сульпиций Руфус перебил его:
– Если мы будем продолжать в том же духе, старик Клавдий преспокойно умрет своей смертью. Тогда мы навеки потеряем благосклонность Мессалины.
– Сейчас в любовниках у нее Гай Силий, – заметил Тит Прокул.
– Это не тот Силий, который женат на Юнии? – спросил Вергилиан.
– Тот самый, – ответил Прокул. – Юния – прелестная женщина из аристократической семьи. Тот, однако, кто встретил на своем пути Мессалину, забывает о любой, пусть даже прекрасной, как богиня, женщине.
– Мессалина и есть богиня! – Голос Кальпурния прозвучал почти благоговейно. – За Руфусом стоят больше сотни искусных в любом виде боя гладиаторов. Прокул, будучи начальником почетной стражи, имеет в любое время доступ в императорский дворец на Палатине. Вергилиан как сенатор часто встречается с императором. Трогус – один из телохранителей Клавдия, один из немногих, кто имеет право носить оружие в присутствии императора, а мне подчиняется римская пожарная стража, то есть не меньше семи тысяч человек. Клянусь Юпитером и его спутником в битвах Марсом, многие заговоры заканчивались полным успехом, имея гораздо меньшую поддержку.
Все остальные согласно кивнули. Никто из них не обращал внимания на разбрызгивавшего ароматную эссенцию раба с медным сосудом. Похоже, что в углу, где сидели пятеро мужчин, раб делал это с особой старательностью.
– Яд исключается, – прошептал Трогус, знаком предлагая остальным придвинуться поближе. – Правда, человек, предварительно пробующий блюда, подаваемые императору, дружен со мной и, думаю, его можно было бы подкупить, но подозрение сразу же пало бы на Мессалину. Яд – женское оружие. Об этом способе нам следует забыть.
Сульпиций Руфус согласно кивнул.
– Мессалина давно уже отказалась от подобного плана. Учитывая, что она повсюду имеет приверженцев, осуществить его было бы не так уж трудно, но она отвергла эту мысль по тем же соображениям, которые высказал Трогус. А как обстоит дело с преторианской гвардией? Можем мы рассчитывать на ее поддержку?
Трогус рассмеялся.
– Ты же знаешь, что преторианцы готовы поддержать любого, кто им хорошо заплатит. Они присягнули на верность Клавдию, хотя ему уже больше пятидесяти лет и он с трудом передвигает ноги. Они терпят его, хотя поначалу он их смертельно боялся. Думаю, они готовы были бы провозгласить императором лошадь, если бы только она пообещала каждому из них по пятнадцать с лишним тысяч сестерциев, как это сделал Клавдий.
– Мессалина обещала выплатить им такую же сумму, – сказал Руфус.
– В таком случае преторианцы не будут препятствовать смене власти, – констатировал Трогус.
Руфус приложил палец к губам.
