– Перила отделаны бриллиантами и сапфирами, но это все, так, – устало сказал он, – главная достопримечательность этого здания. Так сказать его жемчужина, это люстра в центральном зале. Конечно, спросите вы, что может быть примечательного в простой люстре. Ведь любое предназначение люстры, это извлекать свет?
При этом он посмотрел на меня, ни то что бы вопросительно, а скорее восклицательно и хитро, – Все дело в материале. Ах милый вы мой странник, если бы вы знали, сколько слез было пролито, что – бы сделать одну маленькую висюлечку на этом шедевре искусства.
– Вы так говорите, как будто она действительно из слез сделана?
– А я как сказал? – Недоверчиво переспросил Рабинович и усмехнулся, – Прошу!
Я покорился его воле и прошел в зал. Дыхание у меня сперло. Такого богатства в убранстве, я не видел никогда и нигде. Оперный зал, одетый в красный бархат и золото, просто сиял изыском и торжеством. Небольшие сумерки придавали этому месту загадочность и эротичность. Народ потихоньку рассаживался. Дамы в вечерних платьях, галантно отряхивались веерами и кокетничали. Господа, в таких же костюмах, как и я, пили что – то из аккуратных бокалов – колб, напоминающих тот, из которого пила свой коктейль Герда, там, в моих фантазиях. Никто совершенно не обратил на меня ни малейшего внимания.
– Проходите сударь вы мой, – Рабинович слегка подтолкнул меня в спину, – ваши с Викторией места находятся у сцены.
– Я зову ее Герда, – опомнился я и пошел по проходу к полукруглой сцене занавешенной кровавого оттенка занавесом, с желтыми бубенцами на кончиках и не четким изображением черта в ее центре.
– И она позволяет вам ЭТО? – Рабинович, как мне показалось, удивился такому факту.
И тут зажгли свет. Сначала что – то щелкнуло. Весь народ затих, и в зале стало тихо как в гробу. Все подняли свои головы к верху, и я последовал их примеру.
– Люстра, – тихонечко зашептал Рабинович и поспешил достать носовой платок.
Тем временем свет из глубины возвышения над нами начинал разрастаться. Казалось, он берется из неоткуда. Самой люстры не было. Под потолком вообще ничего не было. Только неяркий и нерешительный голубоватый свет. Тем ни менее он набирал и набирал свою силу. С нарастающим превосходством он сначала очертился в небольшую каплю. Затем, капля увеличилась в размерах и округлилась. Свет не ранил глаз, мягко окутывая оперное пространство. Проникая в каждый его уголок, освежая его сущность, возвращая к жизни. Становился все крепче и сильнее. Наконец, в центре светящегося шара начала провялятся основа. Небольшой золотистый шест, был явно привинчен к потолку. Постепенно, при нарастающем сиянии, от шеста потянулись вены и артерии золотого потока. Они проникали и пропитывали все пространство шара, пронизывая его внутренность как раковая опухоль пускающая свои метастазы во все кончики организма. Шар при этом не переставал увеличиваться в размерах. Его уже можно было просто достать ладонью руки. И наконец, свет опустился так низко, что моя голова оказалась внутри него. Из его глубины, по невидимым канальцам, к моей голове потянулись золотые нитки. У всех остальных происходило то же самое. Золотой шелк и голубой свет окутали мое лицо, и я уже ничего не видел кроме этой световой мешанины. В голове у меня закружилось и я услышал шум приближающегося парома….
….Вдруг, он начал осознавать себя снова. Как будто его не было до этой самой секунды, и вдруг он появился. Из пыли из праха или из табакерки, как игрушечный чертик. Его за рукав трясла упрямая бабуля и все время твердила одно и то же.
– Какой у вас номер?
– Что? – Непонимающе переспросил он.
Бабуля лихорадочно перевернула его ладонь и, тыча пальцем в ее центр, уверенно проговорила.
– Вот, вот о чем я вас спрашиваю!
Он посмотрел на свою ладонь и увидел номер начерченный черным химическим карандашом в ее центре. Номер этот был, 456.
– Да дайте же ему прийти в себя, – вмешался в беседу, высокий темноволосый мужчина, отдаленно напоминающий, ни то, Хабенского в молодости, ни то, Охлобыстина в зрелости.
– Я номер ваш запомнила, – трясущимся голосом произнесла старушенция, – вам не скоро еще, сидите, отдыхайте. С этими словами она принялась тормошить других одурманенных посетителей.
– Где я? – не уверенно спросил он, и еще раз посмотрел на свою ладонь. Номер действительно был на месте.
– Я раньше читал, – весело отозвался темноволосый, – что душа испытывает огромные мучения только дважды в жизни. Первое, во время своего рождения. И второе, во время смерти. А вы и правда ничего не помните? – Он посмотрел на него так искренне и улыбчиво, что стало немного спокойно.
Он огляделся. Находился он теперь, в достаточно широком, выкрашенном в голубую и белую краски, коридоре. По бокам повсеместно стояли стулья и лавочки. Стулья были разными, от старинных с резными ножками, надутых в стиле средневековья до холодных и безликих в стиле Хай – Тек. Попадались стулья времен советского союза и простые незамысловатые табуреты. Старые, выкрашенные в коричневую половую краску, длинные лавочки. И летние, увитые чугунной росписью, скамьи. Повсюду сидели или стояли люди. Кто – то спал, другие оживленно общались. В некоторой отдаленности сидела группа кришнаитов и монотонно предавалась пению мантр. На грязном матрасе спал бомж. Немного с лева, на большой железной кровати сидела маленькая девочка и увлеченно вела беседу со своей куклой. Все это напоминало ему кадры из фильма про что то самое главное. Про то, что он так хотел понять, будучи молодым. Про то, что он давно забыл, но через несколько секунд как будто вспомнит. В голове возникло некое чувство дежавю. Ему отчетливо вспоминалось что он уже видел и этот коридор и эти стены. Но где? Когда?
– А вы потихонечку начните слушать других, – так же с надеждой в голосе посоветовал темноволосый, – вам и легче станет и вспомнится многое. Если конечно оно вам надо?
– А что, оно?
– А я почем знаю?
– Странно это все, – отозвался он и повернулся в противоположную сторону от темноволосого. Здесь сидел достаточно молодой человек в белом халате, в руках он держал автомобильный руль.
– Куда едем шеф? – Спросил его темноволосый и все так же искренне улыбнулся.
Молодой человек медленно развернул голову в его сторону и тихо представился.
– Абу, меня так зовут, а вас.
– Я Сидоркин, – весело представился темноволосый и тактично раскланялся. Одет он был в поношенное, темно синее трико с отвисшими коленями и заплатками в некоторых местах и затрапезного вида майку со следами кетчупа на животе и, почему-то, спине.
Абу так же ответил Сидоркину кивком головы и перевел взгляд на него, – А вас?
– Я не знаю, – тихо ответил он и закрыл глаза.
– Это печально, – прошептал Абу и тоже закрыл глаза.
– Ну а вы, уважаемый, – обратился к молодому человеку с рулем Сидоркин, что нибудь помните?
