Книга Медальон сюрреалиста - Алина Егорова

Когда мать Земсковой приезжала за телом дочери, толком допросить ее не удалось. Сухопарая, с мелкими, печальными чертами преждевременно состарившегося лица, молчаливая и суровая, Земскова-старшая все время находилась одна. Никто из родни и знакомых не приехал вместе с ней. Юлия Алексеевна отвечала на вопросы скупо, нервно наматывая на палец прядь длинных волос цвета «соль с перцем». Казалось, расследование ее совершенно не интересовало, скорее оно ее раздражало. Подписывала бумаги, не глядя, и как будто куда-то торопилась. Как потом выяснилось, Земскова действительно торопилась на электричку. Из экономии женщина не стала останавливаться в гостинице. Хотела остановиться в комнате, которую снимала Елена, но ушлая хозяйка ей отказала. Первую ночь она скоротала у одноклассницы на окраине Петербурга. Одноклассница Юлию Алексеевну почти не помнила, ее просьба была совсем некстати, но раз та свалилась как снег на голову с таким горем, отказать не решилась. Постелили гостье на кухонном полу, а больше в крохотной однушке было негде. Всю ночь тарахтел холодильник, включаясь и выключаясь с внезапными громкими звуками. Добавлял беспокойства и муж хозяйки дома: полный немолодой мужчина, он тяжелой поступью шумно ходил в туалет и, ничуть не стесняясь гостьи, издавал там характерные звуки. Совершенно не выспавшаяся Земскова решила больше по людям не скитаться и ночевать дома, в Лодейном Поле, — ехать далеко, зато спать в своей постели.

Чтобы обстоятельно побеседовать с матерью погибшей, Небесов отправился в Лодейное Поле. Небольшой, с пыльными прямыми, словно начерченными по линейке, улицами город приютился на окраине Ленинградской области. Хоть Михаил и был родом из небольшого провинциального городка, его удивил удручающий вид Лодейного Поля. За полтора десятка лет, прожитых в Северной столице, глаз оперативника привык к красивым фасадам и широким проспектам и никак не желал воспринимать неприглядные дома областного города — забыл, что и такие тоже существуют. А они вообще в большинстве своем такие, нестоличные города, где соседствуют одноэтажные деревянные хибарки с нагроможденными на скорую руку высокими новостройками, где дороги в огромных до неприличия ямах, где основное здание — это торгово-развлекательный центр, где на газонах — стихийные парковки; клумб нет, а о фонтанах даже не мечтают. Там по старинке на улице сушат белье, балконы застекляют кто чем может, так, что со стороны они напоминают скворечники. Корявые тротуары, заставленные автотранспортом, по ним с мрачными лицами бродят жители, одетые преимущественно в удобные тренировочные штаны. Унылые виды периферии угнетают, и хочется скорее вернуться к себе, в мегаполис, и радоваться своей маленькой квартирке в спальном районе.

На одной из таких прямых пыльных улиц с красноречивым названием Рабоче-Крестьянская проживала Юлия Алексеевна Земскова. Разговор предстоял тяжелый, как любой разговор с родственниками погибших. Михаил, желая немного оттянуть визит, прошелся по центру, чтобы заодно и перекусить. Автобусная остановка, несколько магазинов, площадь, памятник вождю революции перед зданием с флагом — администрацией, аллея с портретами на Доске почета и лозунг «Слава труду!». Если бы не рекламные вывески, Мише показалось бы, что он попал в прошлое. На противоположной стороне площади он заметил кафе, а это было как раз то, что нужно. Проходя мимо Доски почета, Михаил по привычке опера скользил по ней взглядом, словно среди заслуженных людей мог узреть преступника.

Довольно сносно перекусив в неожиданно приятном кафе, Небесов отправился на Рабоче-Крестьянскую улицу. До нужного восьмого дома он добрался быстро: в маленьких городах все рядом — это одно из немногих их преимуществ перед мегаполисами. Ветхого вида трехэтажный дом на два подъезда, назвать которые парадными язык не поворачивается. Запах сырости и кошек, закопченные с трещинами окна, кое-где фанера вместо стекла, на потолке следы от сгоревших спичек, сломанные почтовые ящики, надписи на стенах. На втором этаже три квартиры, одна из которых — шестая квартира Земсковых. Обивка двери, потрепанная, с выцарапанной в полуметре от пола надписью «Ленка дура», кричала о том, что ее не меняли сто тысяч лет. Теперь уже и нет на свете Ленки, а надпись осталась.

Трель звонка, поворот замка «две сопли», в полумраке вытянутого коридора женщина со следами безрадостно прожитых лет на немолодом лице.

— Это вы? — Она равнодушно скользнула взглядом по раскрытому удостоверению Небесова. — Меня предупреждали, что приедут по поводу Лены. Сказали, чтобы я из дома не уходила. Да куда тут ходить? За продуктами на угол и назад — все мои хождения. Вот еще в Петербург недавно моталась за дочкой и к вам, в кутузку. Ведь все уже вашим рассказала, больше мне добавить нечего. Ну проходите, раз приехали, — обреченно вздохнула женщина. — Да не разувайтесь! Все равно убираться, — она жестом пригласила в комнату. Поплывшая сутулая фигура, облаченная в трикотажный балахон, пошлепала разношенными тапками.