Как я выгляжу? — спрашивала она иногда, и я делал такое лицо, а она отвечала: не-е-ет, неправда. И мы покатывались со смеху.
Моя мать мечтала, что я стану профессором, специалистом по французской литературе. Взрослея, я методично и целенаправленно делала все, чтобы разбить эту мечту вдребезги. Мои предки были с мексиканских равнин Бахио, и у меня полностью отсутствовали способности к языкам, свойственные моему прадеду, однако ничто из этого ее не смущало. Вот почему, когда я сообщила, что собираюсь получить ученую степень на кафедре испаноязычной литературы в Нью-Йорке, бокал, из которого она потягивала бордо, хрустнул в ее руке, после чего она устроила скандал в ресторане, где мы обедали блинчиками с начинкой «четыре сыра».
6
Я — воздушный шар, летящий вокруг Земли. Никто ни разу не брался за мою веревочку, чтобы притянуть меня к себе. Мне так трудно, послушай, так невыносимо трудно спуститься на землю. Порой мне кажется, это от того, что я мало ем. В Брауне я встретила девушку, рассказавшую, что у нее анорексия: она поведала о себе все, и я поняла, что она практически мой двойник.
Я снова вернулась в Мексику. В новую квартиру моей матери. Меня ждет нелегкий год.
Я ни в чем не уверена.
Аура вернулась в Мехико в начале декабря, после заключительного семестра в Брауне. Тогда она и сделала эту запись. Ей было грустно, она чувствовала себя растерянной, будущее пугало ее. Я тоже был не в восторге от своей жизни в Бруклине; прошло уже пять лет, с тех пор как я расстался с девушкой, и за все эти годы у меня не появилось хоть сколько-нибудь постоянной любовницы. По дневнику Ауры я могу проследить ход ее невинной жизни в течение этих месяцев, с нашей первой встречи в Нью-Йорке и до момента, когда, переворачивая страницу, вы ожидаете увидеть нас влюбляющимися друг в друга, но тут записи Ауры обрываются, будто она не смогла поверить в то, что случилось потом, и прекратила вести дневник, как оставила бы незаконченным роман со слишком неправдоподобным сюжетом. В годы, когда мы были вместе, Аура вела дневник нерегулярно. Эта записная книжка была последней из дюжин, исписанных ею с шести- или семилетнего возраста. Тогда она обычно писала ночи напролет под одеялом при свете карманного фонарика, пока ее сводная сестра Катя спала на соседней кровати.
Через несколько часов мы уезжаем в Гуанахуато на Рождество.
Еще темно, но где-то там вдалеке, за Периферико, уже начинаются вечные пробки: словно из-под земли доносятся пронзительные гудки труб болельщиков, барабанная дробь и рев переполненного футбольного стадиона.
Новая квартира Хуаниты располагалась на девятом этаже многоэтажного здания, примыкавшего к Периферико — автостраде, пересекающей город с севера на юг. Очевидно, было около пяти утра. Аура ночевала на раскладной кушетке в кабинете. Она, должно быть, сидела в постели, дневник в кожаном переплете на приподнятом бедре, взъерошенные со сна волосы, мягкая линия рта, подрагивающая в пальцах ручка, глаза устремлены на страницу, застыли в разлитой тишине утра, словно пузырьки в строительном уровне. В дальнейшем мы с Аурой провели на этой кушетке не одну ночь; правда, если ее отчима Родриго не было дома, а не было его постоянно, я спал в кабинете один, в то время как Аура ложилась вместе с матерью. В дневниковых записях или в воспоминаниях Ауры об отчиме он фигурирует в основном как «муж». Хуанита редко удерживалась от соблазна как-нибудь уколоть его в своей язвительной манере: речь могла идти о деньгах (у него их нет), политических взглядах (левые), амбициях (их отсутствие) или даже интеллекте (ниже, чем у матери и дочери). Родриго же славился способностью выносить подобное обращение: внешне спокойный и неколебимый как скала, внутри он кипел и был готов взорваться. Однако я точно могу сказать, что он любил Ауру, гордился ею и всегда был добр ко мне. Мы часто обсуждали американский футбол. Он почему-то был ярым болельщиком «Кольте». Однажды в воскресенье мы смотрели игру плей-офф между «Кольте» и «Пэтриотс» в «Хутерс» на Инсургентес-авеню. Когда чуть позже Аура и Хуанита присоединились к нам, чтобы выпить пива с бургерами, они обе ошарашенно уставились на шустрых молоденьких официанток в вызывающе коротких шортах, сновавших на роликах мимо огромных светящихся экранов с полными подносами над головой. Хуанита погрузилась в воспоминания о том, каким дьяволенком на роликах была в детстве Аура: она описывала ее прыжки и развороты на парковке в Копилько так, будто речь шла о звезде Олимпийских игр. Единственное, что я помню: в тот день я получил огромное удовольствие от принадлежности к самой обычной семье. Вряд ли мне когда-нибудь снова доведется испытать это чувство.
Но в эти предрассветные часы, за несколько дней до Рождества, когда Аура, едва вернувшись домой из Брауна, сидела с дневником на кровати, меня еще не было в ее жизни. За окном, словно бескрайняя ночная гавань, клубился невидимый воздух долины Мехико: горящие огнями крыши редких высоток походили на стоящие на якоре футуристические китайские джонки, теле- и радиобашни напоминали светящиеся краны и мачты, а на горизонте раскинулись иссиня-черные Сьерра-Ахуско. Около получаса она наблюдала, как горы медленно выплывают из беззвездной тьмы, неровный ряд остроконечных пиков окутывается серебряным сиянием, а в небе появляются малиновые мазки; утренняя заря неспешно окрашивала склоны голубыми фосфоресцирующими чернилами, обнажая сосновые леса, извилистые ленты дорог и пестрый ландшафт. Аура подробно описала это в дневнике. Всю свою жизнь, размышляла она, в Мехико, Гуанахуато и Такско — возможно, и в Сан-Хосе-Такуая, хотя этого она не помнила, — просыпаясь, она видела за окном горы. Затем последовали голый горизонт Остина и похожие на кексы холмы Провиденса. Что же будет в следующем году? Хочется верить, что небоскребы и мосты Нью-Йорка. За время учебы в Брауне она трижды была в Нью-Йорке, считая поездку с матерью, и каждый раз Аура все больше убеждалась, что это ее город. Она жила бы, писала она в дневнике, в одной из этих квартир, прилепившихся, словно гнезда, к верхушкам шикарных авеню. Едва она ступала на улицы любимого Манхэттена, как ощущала, что ее уносит мощное и целеустремленное течение бескрайнего города — столь же безбрежный Мехико казался своего рода изнанкой Нью-Йорка, подобно сплетению оборванных нитей на тыльной стороне плотно связанного ковра. Город Одена, Боба Дилана, Вуди Аллена, другого трагического Дилана, чьи стихотворения она заучивала на семинарах английской поэзии в Национальном университете, Сайнфелда и Элейн[9]. (Изредка Аура признавалась, что из нее могла бы получиться успешная комедийная актриса. Еще она видела себя в роли кинорежиссера. Весь последний год в колледже Герника она вела дневник, где собирала газетные вырезки и описывала каждый фильм, увиденный ею в Национальной кинотеке. Она даже спросила у матери разрешения поступать в Национальную школу искусств, чтобы изучать актерское мастерство и кинематографию. Хуанита запретила, но у нее была серьезная причина опасаться этой профессии. Ее отец снялся в нескольких легендарных мексиканских картинах, в паре с такими звездами, как Мария Феликс и Долорес дель Рио: он играл то обходительного молодого мужа, застреленного на первых пяти минутах, то кокетливого почтальона, с блеском в глазах и лучезарной улыбкой, в последний момент приносящего важное любовное письмо. Помимо этого, отец Хуаниты был запойным пьяницей, бабником и игроком, подсевшим на морфий; он умер в сорок два, когда она была еще совсем крошечной. У Хуаниты не осталось о нем ни одного воспоминания.) Аура выросла на видеокассетах с Вуди Алленом. Часто по ночам, лежа в кровати, они с матерью смотрели одни и те же фильмы, снова и снова, прежде всего алленовские ленты о Нью-Йорке, полные романтики и нервного юмора. Ей нравились и эксцентрические комедии, девочкой она изображала в душе сценки из «Спящего» и фильмов с Кантинфласом и Тин-Таном[10]. Хуанита практически сделала из Вуди Аллена домашнего святого, его фотография в рамке висела на стене ее спальни. Но стоило Ауре заикнуться об учебе в магистратуре Колумбийского университета, как мать при каждом удобном случае начала говорить гадости о Нью-Йорке.
