— Огонь-гора, Медведь-гора, — насмешливо и пьяно бормотал Егор, опрокидывая в себя из горлышка остатки того, что содержалось в бутылке, и становясь при этом похожим на горниста. — Укатали Егорку крутые горки…
И тут же увидел завернувшего за угол Бэтмена. Лицо его не сулило ничего хорошего. Егор поспешно засунул бутылку в задний карман штанов.
— А ну, вперед, кому сказано? — распорядился Бэтмен, и Егор деловито заторопился к входу:
— Дак бегу, бегу! Уже в пути…
Протиснувшись сквозь толпу у входа, Егор увидел на сцене лесника, сорвал кепку, помахал ею над головой:
— Эй, Матвеич! А ну, ядрен корень, толкни чего-нибудь за жизнь! Скажи им наше рабочее слово! Наше простое слово!
Григорий Матвеевич говорил тихо, стоя вдалеке от микрофона. Обращался к сидящим в первом ряду.
— Громче! — глумливо кричали сзади «быки». — Зву-ук! Сапожники!
— Лесник Григорий Матвеевич хочет рассказать, — пояснил в свой микрофон председательствующий, — как его избили браконьеры…
— Никто его не бил, он уже битый пришел! — выкрикнул Бэтмен.
— Тише, идиот! — одернул его Шкаф. — Ты что, совсем безбашенный?
Он мигнул «быкам», и те с самым серьезным видом принялись аплодировать. Лесник махнул рукой и двинулся со сцены прочь. Шкаф поймал взгляд Егора, показал ему глазами: «Пора!»
— Иду, иду… простое слово, — ухмыльнулся Егор и, выбравшись из толпы, приседающей пьяной походкой направился к сцене.
— Так я и знал, — проводив его взглядом, досадливо процедил сквозь зубы Шкаф. — Все-таки нажрался… А вы куда глядели?
— Да разве уследишь? — развел руками Бэтмен.
— Пещера Светик-камень — это аргумент серьезный, — говорил сменивший лесника импозантный седовласый мужчина. — Но в этом месте уже побывали не одна, а целых три археологические экспедиции — это не считая частных авантюристов! И никому — подчеркиваю, никому! — не удалось ее разыскать. Говорю об этом с полным основанием как кандидат археологических наук, немало времени посвятивший именно этим местам. К сожалению, это всего лишь легенда, миф, сказка для маленьких детей…
— А не все дети верят в сказки! — улучив нужный момент, закричал с места Тормоз. — Я вот, например, как ребенок — не верю! Все это про Светик-камень — полный финиш и отстой!
— Правильно! — поддержала его сидящая рядом Фифа. — Одним деревом больше, одним меньше… Во всем мире так! Нам трек важнее! И ваще — парк аттракционов! Хотим парк!
— Снести эту гору! — выкрикнула и Винни, демонстративно оглядываясь на башакакумбу, — и никаких разговоров! Вон по телику показывали — от этих гор одни беды! Они на людей кусками падают! И даже давят вместе с машинами!
Все дружно засмеялись.
«Великолепная шестерка» недоуменно переглянулась.
— Что это с ними? — прошептала Саша. — Они же были «за»!
— Предатели! — возмутилась Джейн. — Бабьё…
Асисяй сделал было попытку встать, но под неодобрительным взглядом Олега Иваныча тут же уселся обратно.
— Рано, — прошептал Достоевский. — Рано…
Тем временем Егор, спотыкаясь на ступеньках, взобрался на сцену, оглядел зрительный зал — и тут же увидел сидящую сбоку на приставном стуле сестру. В ее глазах метались тревога и испуг.
— Спокуха, — вытянув в ее сторону растопыренную ладонь, успокоил он. — Все будет… будет хорошо…
— Слово предоставляется следующему оратору, — объявил белесый и, сверившись с бумажкой, добавил: — Местному жителю Егору Гусакову!
Оратор покачнулся и в поисках равновесия ухватился за микрофон.
— Егор, а ты, никак, уже догнался? — крикнул кто-то из зала. — Припечатай их, чертей!
— Трек — путь к приг… пригре… — пьяно ухмыляясь, косноязычно произнес в микрофон Егор.
— К чему? — рассмеялись в зале. — Да уберите его! Он же того!
— К пригрев… сву… — Оратор явно забыл мудреное иностранное словцо.
— К подогреву! — подсказал кто-то. — Грек — путь к подогреву!
— Уйди! — вскочив, вдруг что было сил закричал Муромец. Его лицо пылало от стыда. — Вали оттуда! Слышишь?!
На сцену поднялась тетя Аня, схватила под руку и потащила упирающегося брата в кулису.
— Как тебе не стыдно, Егор? — чуть не плача, шептала она. — Как тебе не стыдно?!
— Нюся, я х-хочу, чтобы у нас была з-за-правка, — спотыкаясь, втолковывал оратор. — На пути к п-пригрессу!..
Зал аплодировал, радуясь неожиданной разрядке. С точки зрения председательствующего, это был удобный момент для подведения итогов.
— Переходим к открытому голосованию, — перекрывая шум, объявил он. — Кто за то, чтобы осуществить рассмотренный нами проект строительства трека, прошу поднять руки…
Участники конференции вытягивали руки, оглядываясь на сидящих вокруг. Местные, муромцевские, продолжали веселиться, перебрасываясь друг с другом шутливыми репликами.
— Кто против? — оглядел зал ведущий и с удовлетворением кивнул: — Явное меньшинство…
Батакакумба переглянулась. Они до самого конца верили в благополучный исход. И то, что теперь услышали, было как запрещенный удар ниже пояса…
— Завал, — сказал Лешка. — Просто завал. Что делать?
— Делать нечего, — мрачно сказал Достоевский. — Тут такой расклад…
— Я хочу сказать, — неожиданно громко произнесла Саша, резко отмахнувшись от Достоевского.
— Сиди, лучше я, — осадил ее Олег Иваныч и двинулся по проходу к сцене.
«Великолепная шестерка» с надеждой смотрела ему вслед. Опередив Достоевского, женщина-эколог поднялась из-за стола президиума и подошла к микрофону.
— Я разочарована результатами этого голосования, — грустно произнесла она — в ее голосе угадывался богатый опыт подобных неудач. — Но, видимо, путь заблуждений должен быть пройден до конца, и мы, и жители Муромцева в этом смысле не исключение… Жаль только, что они не понимают того, что понятно их детям — тем, кто нас здесь сегодня, собственно говоря, и собрал… И жалко, и смешно!
Закончив, она спустилась в зал, а на сцену, пренебрегая ступеньками, запрыгнул Достоевский.
— Вы, вот которые голосовали «за», — задыхаясь от волнения, заговорил он. — Лучше бы вы сразу обе руки подняли — мол, сдаемся… Да-да! Потому что вы сами сдались и сдали не только природу, но и самих себя, и своих детей, в отличие от вас про завтрашний день все-таки думающих… Да! Ведь и ежу понятно, что вся наша жизнь, наша цивилизация — это и есть ваш трек, тупая гонка по кругу! Смысл только в ней какой? Мы еще с вами росли на траве, а вот внуки наши ее, похоже, только по телику и увидят! Все ведь на Кипр какой-нибудь не уедем! Нельзя же так жить — одним днем! — Достоевский в сердцах постучал кулаком по лбу: — У самих разумения нет, хоть бы детей слушались. Недаром ведь сказано — устами младенца…
