Бен дошел до маленькой площади — звезда сияла над ней. Он понял, что свидание назначено здесь, и сел на скамейку.
А скоро появилась и Фонтанна.
— Ты пришел раньше времени, — сказала она.
— Нет, это ты опоздала, — сказал Бен.
— Неправда, это ты!
— Нет, нет и нет! Ты опоздала!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Да!
— Нет!
— Ну ладно, будь по-твоему, — сдался Бен. Ему так не терпелось поцеловать Фонтанну.
Довольная, что победила, она заулыбалась и подставила губы.
Бен целовал ее с открытыми глазами и вдруг увидел какой-то дом и чуть не задохнулся.
Он вскочил, протянул Фонтанне руку и вскричал:
— Пошли! Пошли скорее!
Фонтанна ничего не поняла, но схватила его руку. И оба побежали к дому.
* * *
Звезда привела их к заброшенному дому, тому самому дому, о котором все (или почти все) знали и в котором никто (или почти никто) не хотел жить.
Когда-то в нем жили, потом обитатели выехали, снова жили и снова выехали и еще раз, последний, жили и выехали, после чего он окончательно опустел, а все потому, что этот дом постоянно передвигался.
Он был любимой игрушкой города.
Дом еще недостроили, а город уже облюбовал его, смотрел и дожидался, когда же можно будет с ним позабавиться. А как только он был готов — так и началось, ни одной ночи не проходило, чтоб город его не передвинул. Бывало, он даже менял место и по несколько раз в сутки.
Дом обожал, когда его передвигали, а город обожал передвигать этот дом, с чего ж бы им отказываться от удовольствия!
Но у города было много дел, он не мог все время заниматься своим любимчиком, и вот он дал ему возможность двигаться самостоятельно.
Смельчакам, что решались поселиться в доме, явно не хватало ума. Вместо того чтоб приспособиться к его повадкам, они старались подчинить его себе и обездвижить. А дать ему волю и перемещаться вместе с ним им, видно, было не по нраву. Как только они его ни прикрепляли: и канатами, и цепями, и цементом, — но все равно дом убегал, и жильцы его покидали.
Слишком уж много времени приходилось тратить, чтоб его догонять. А дом, надо сказать, не очень-то старался идти им навстречу, да и кому понравится, когда тебя привязывают, приковывают и цементируют!
— Ну что это за жизнь! — жаловались очередные хозяева своим соседям на один день, — засыпаешь напротив церкви, а просыпаешься на опушке леса!
Бен же, едва заслышав о существовании такого дома, принялся его искать. Дом, чье любимое занятие совпадало с его собственным: ходить по городу куда глаза глядят, — да он отдал бы все, что имел (то есть одежду, альбом с фотографиями да несколько книжек), чтобы жить в нем! Иной раз Ковбой, отыскивая адреса, встречался с домом и тотчас же рассказывал об этом Бену, но тот, как ни спешил, не мог его настигнуть. Только однажды увидал его издали, погнался, но догнать не смог.
И вот он, дом, Бен узнал его сразу.
— Это тот дом, где никто не живет, — на бегу объяснил он Фонтанне.
Она, конечно, тоже знала про него, хоть никогда не видела, и с криком:
— Бежим скорей! — припустилась, как могла.
Они догнали дом и влезли в окно, которое им удалось открыть, разбив одно стекло.
* * *
При такой прыти дом, понятно, не мог быть уж очень большим. Точнее говоря, то был очень маленький домик и очень простой: внизу только кухня и столовая с камином, а наверху одна спальня с балконом да ванная. К тому же, кухню от столовой отделял только бар, а ванную от спальни ничего не отделяло.
Но Бену и Фонтанне все тут пришлось по душе.
И дому пришлось по душе, что они завелись в нем.
Давая это им понять, он разом сиганул на три квартала.
* * *
Должно быть, последние обитатели, архитектор с дочкой, в один прекрасный день просто отказались от мысли найти свой дом, а все их вещи так тут и остались.
Архитектора страшно заинтересовала подвижность дома, он видел в ней «революционную концепцию градостроения». И приложил немало сил, чтоб разобраться в архитектурных принципах дома, а главное, научиться управлять им. Дом поначалу обрадовался (ведь до тех пор еще не было случая, чтобы ему не мешали бродить) и любезно поддавался экспериментам архитектора: шел туда, куда его направляли, и ждал там, где просили. Но очень скоро понял его коварный план. Стоять на месте — и то было не так противно дому, как терпеть, чтоб его погоняли. И вот он уперся и больше не двигался.
Дочь архитектора, та сразу невзлюбила дом. Она была балериной и твердила отцу: тут слишком тесно, негде заниматься! Отец, погруженный в свои изыскания, не слушал ее, и тогда она стала впрямую ругаться с самим домом, обзывать его «гнусной хибарой, убогой лачугой, уродом-бонсаем», а то и колотить.
Дом чувствовал себя несчастным. Ему совсем не нравилась роль урода-бонсая и еще того меньше — «градостроительной концепции». Доставлять неприятности людям ему тоже не хотелось, но он же не был ни балетной школой, ни архитектурной мастерской и не понимал, почему эти двое к нему пристают.
Он был вынужден почти не двигаться. Иногда, в отсутствие жильцов, он позволял себе немного поразмяться, но это почти не доставляло ему удовольствия, поскольку к определенному времени надо было вернуться на прежнее место, чтобы опять не разбудить любопытство архитектора. Впрочем, тот заподозрил неладное, запасся провизией на целый год и совсем перестал выходить. Засел у себя в спальне и день-деньской чертил свои проекты, а дочь внизу пинала стены.
Однажды утром архитектор, в стельку пьяный и бешено вращая глазами, велел своей дочке пойти и купить побольше бензина.
«Раз я не смог, то и никто не сможет!» — беззвучно орал он.
Дочь принесла два здоровых бидона. Архитектор, не помня себя, побежал вокруг дома и начал поливать его бензином. Дочь истерически захохотала, схватила второй бидон и тоже побежала вокруг, только с другой стороны.
У дома не осталось выбора. Он ринулся прочь через весь город, затаился и переждал, пока отец и дочка не позабудут его, не оставят в покое и не найдут себе другой дом в другом городе.
