В туалете есть только помещение для дам. Артур один. Он кладет сигару на край раковины и моет лицо. Кровь струится по фаянсу розоватыми волокнами. Белизна покрывается алыми созвездиями. Он вытягивает бумажное полотенце с рулона на стене, закинув голову, прижимает его к ноздрям. Он старательно изображает образраненого, зажимает сигару в зубах для полноты картины, становится перед зеркалом, опускает уже окрашенную кровью бумажную салфетку, взмахивает этим подобием мулеты, трижды топает ногой по полу и приказывает отражению: «Well, well, very well, Arturo!»
Вдруг за спиной его отражения затрещали каблучки по плитке, словно пулеметный залп. Женский бархатный голос зовет:
– Ирен, Ирен!
Обладательница голоса стоит к нему спиной, обернувшись к лестнице, и зовет невидимую Ирен. Она поворачивается к нему с сердитым видом. Она атлетического сложения, в высоких сапогах и камзоле морковного цвета, волосы собраны в пучок, ресницы накрашены тушью, живая цитата канонов красоты шестидесятых, – стоя за спиной Артура, она строго разглядывает его отражение.
– Вы не понимаете, как вам повезло, – с горечью бросает она. Поворачивается на каблуках и уходит.
Вернувшись в зал, Артур не нашел своей мотовсадницы. На диване, на том месте, где они только что сидели, одна женщина обнимает другую, похожую на нее настолько, что они напоминают близняшек, и говорит с ней так что ее губы в нескольких сантиметрах от губ той, которая слушает ее с таким восхищением, что Артур, не слыша ни слова из того, что она говорит, чувствует притягательность речи. Говорящая отворачивается от слушающей, чтобы пригубить шампанского из высокого бокала. В этом движении она оказывается лицом к лицу с Артуром, смотрит чистыми светлыми глазами в его глаза. Потом вновь поворачивается к слушающей, на губах ее расцветает улыбка ангельского блаженства. Артур делает глубокий вздох, отрывается от зрелища, наконец замечает Клер, поодаль, в глубоком кресле перед окном. Она сбросила туфли и, скрестив лодыжки, закинула ноги на ручку кресла напротив. Ее ноги вдруг напомнили два черных крыла стрижа. Он угадывает каждую жилку под вуалью чулка. Она молча курит сигару, окутывая голову дымом. Артур наблюдает за ее руками, пальцами, которые держат гаванскую сигару, – они похожи на когти представителя животного царства, но при этом такие хрупкие. Ее силуэт – обещание, опровергаемое угрозой пальцев и тайной рта. В кресле напротив устроилась госпожа президент, держа карликового йоркширского терьера Яго на согнутом локте. Клер рассеянно машет ему рукой. Артур, незаметно заткнувший тампоном из туалетной бумаги ноздрю, подходит к ним.
– Ну как, вам лучше? – бросает ему госпожа президент.
Она сует ему бутылку с рукописной надписью на наклейке: «Польская 70°».
– Помогает от всего, даже от мужских слабостей.
Госпожа президент наливает ему, он пьет, испытывая как раз такое ощущение ожога, какого ожидал. Он вновь берется за сигару, затягивается, но тщетно – сигара уже погасла.
– Дайте-ка мне.
Она чиркает спичкой и дует на сигару вместо затяжки. Показывается голубой уголек, тлеют огненные точки.
– Когда зажигаешь сигару, она как сено. Затем ее тело отдает свой аромат, это божественно. И наконец – навоз. Дойдя до навоза, следует вернуться к свежести.
– Она протягивает сигару Артуру.
– Ну? Так-то лучше?
– Почти такая же нежность, как при первой затяжке.
– Почти такое же богатство вкуса, как при божественной затяжке, без тусклости сена, – поправляет его госпожа президент. – Второе дыхание сигары. Эфемерность.
Артур повторяет:
– Божественная затяжка, второе дыхание, эфемерность… И все это в табаке?
– Дорогой мой, сигара – это земля, лес, огонь, дыхание. Подумайте об этом на досуге.
Госпожа президент, поднявшись, подходит к трем вновь прибывшим пожилым седовласым дамам в каракулевых шубках и маленьких шляпках с перьями по моде «безумных годов».
– Вторая затяжка, вторая жизнь, – иронизирует Артур и глубоко затягивается сигарой.
– Проживем сначала первую, а?
Он давится, из глаз бегут слезы, кашляя, произносит несколько слов.
– Но я не умею ничего, что умеете вы.
– Опять? Это прямо-таки идея-фикс, доктор. Здесь не место для таких разговоров. – Это сказано сухо.
Она наклоняется к его уху:
– И здесь не время заполнять ваши карточки. Вместо того чтобы интересоваться тем, что я делаю, пользуйтесь тем, что я из себя представляю.
Артур замечает любезную, слишком любезную улыбку президентши, присевшей у стойки бара.
– Прошу смотреть на меня, когда я с вами разговариваю.
Борясь с головокружением, Артур повинуется просьбе.
– Заметили? Невозможно смотреть человеку в глаза с близкого расстояния. Надо выбирать правую или левую сторону или чередовать. По-моему, этот выбор глаза весьма многозначителен. Вот вы, например, часто смотрите в левый глаз.
– Неужели?
Слегка опьянев от водки, Артур сосредоточился на песенке, витающей вокруг.
Тебя целовать – всегда целовать,
Тебя обнимать – всегда обнимать,
О нет, от тебя никогда не устать.
Алкоголь и песенка делают свое дело, придавая ему смелости.
– В языке аборигенов Огненной Земли есть слово, очень многозначительное: мами… нет, начну снова. Мамиблапинатапеи.
Она сразу же повторяет это слово за ним, без ошибки и запинки; интересуется его смыслом. Артур делает паузу, в которую вмещается, как торнадо в наперсток, звук всех ведущихся вокруг разговоров, и произносит:
– Двое смотрят друг другу в глаза, надеясь, что другой рискнет сделать то, чего оба желают, но на что ни один не отваживается.
Она сухо приказывает ему, словно он перешел некие границы:
– Ступайте домой и ложитесь спать.
Он не отводит от нее глаз, допивает свою водку, кланяется, целует ей руку и не может отказать себе в финальной дурацкой шутке.
– Будет исполнено, месье.
И уходит, твердо ступая. Вот он уже на улице. Он жадно вдыхает воздух. У него над головой название клуба – кроваво-красные буквы на фоне ночи: Кибер-Ева. Алкоголь, замедляющий работу мозга, побуждает цепляться за мелочи. Он не отводит взгляда от трех болтов, которые видны под новенькой светящейся вывеской, прикрепленной к алюминиевым кронштейнам. Вместо того чтобы вывинтить эти три ржавых болта, тот, кто прикреплял вывеску, только отделил их выступающую часть.
* * *
Он лег, но его тело отказывается сдаться на милость усталости. Переворачиваясь на живот, на спину, на правый бок, на левый бок, обнаженный и безоружный, он пытается уснуть. Сон не пожелал взять его в плен. Снотворные он не принимает, большой палец не сосет уже тридцать лет. Итак, он исчерпал все ресурсы. Он расшифровывает тени на потолке, выделяет одну, изучает ее, закинув голову, так что трещат шейные позвонки. Он видит женскую щелку – две мясистые половинки, разделенные нежно-серым промежутком, и это очаровывает его и огорчает. Нагло звонит телефон. В такой поздний час мало кого можно заподозрить в ночном вторжении. Он встряхивается. Некое имя возникает у него в голове и распространяется по всему телу.
