— Можно взглянуть? — попросила Тот.
Стейси протянула ей приглашение. Тот прочла текст, шевеля губами.
— Ты ничего не написала о шахтерах!
— Нам и не надо. Спереди нарисован пони, а мой папа говорит: «Мало-помалу и выдашь на-гора».
— Ну и что это значит?
— Не знаю, но он всегда так говорит, а потом стучит себя по носу. По-моему, он намекает, что надо быть ловким. В общем, он знает все, что нужно, о забастовке. Если удастся залучить к нам твоих родителей, мой папа им все расскажет о шахтерах.
— Мама говорит, забастовка — ужасный позор, — сказала Тот, возвращая приглашение Стейси.
— Потому что она ничего о ней не знает. Папа ей расскажет, и тогда она разрешит тебе обклеить окна листовками. — Стейси сложила оба листка вместе. — Теперь надо сколоть их посередине, и тогда можешь передать приглашение своей маме.
— Ты неправильно написала слово «сегодня» — «сиводня».
— Знаю. Просто у меня уже не осталось букв «е» и «г», и потом, в Америке все так пишут. — Стейси сложила две половинки листа поровнее.
— А мой папа уезжает…
— Уезжает? Куда? — спросила Стейси.
— Не важно. А что значит RSVP?
— Значит, скажите, придете вы или нет. — Стейси сколола две половинки приглашения степлером и сложила пополам.
— Почему ты просто их не сложила?
— Потому что. Так шикарнее.
Тот спрыгнула со стула и встала у двери в гостиную.
— Можно еще разок туда заглянуть?
— Можно. — Стейси передала ей приглашение и открыла дверь.
Все стекла за раздернутыми занавесками были сплошь облеплены желтыми листовками. Сквозь бумагу комнату освещали последние лучи закатного солнца, отчего гостиная приобрела лимонный оттенок. Девочкам показалось, будто вся комната с дешевой мебелью и истертым ковром превратилась в золотую пещеру, заполненную мягким светом.
— Твоя мама не против того, чтобы заваривать чай на всех в темноте? — спросила Тот. — Моя бы возражала.
— Нет. Мама говорит, нам всем нужно держаться вместе. Как в войну во время налетов.
— А твой папа умеет налаживать освещение?
— Мой папа все умеет.
В гостиной Райтов было темно. Послеполуденный моросящий дождик сменился настоящим потопом, который, казалось, только и ждал вечера. Желтые листовки — слова изнутри читались наоборот — больше не отбрасывали золотого отблеска. Теперь единственным источником света была шипящая газовая горелка и сорокаваттная лампочка в торшере за отцовским креслом.
Ее отец здорово разбирался в освещении. Сколько Стейси себя помнила, он все время требовал, чтобы они выключали свет и экономили электричество. Но с тех пор как шахтеры объявили забастовку, отец, наоборот, начал советовать всем, кого видел, включать побольше света. Он внушал это и рассыльному, и сборщику квартплаты, и продавцу в кондитерской. Всем, кого встречал. Сказал, что надо устроить сбой в государственной энергетической системе. Но когда Стейси, наслушавшись отцовских призывов, прошлась по дому и включила весь свет, он велел ей снова выключить.
— Пусть свет жгут богатые подонки, Стейс, — объяснил он. — Те, кто могут себе это позволить.
Она сидела на вытертой кушетке и рассматривала мамины тапочки. Если она поднимет голову, то встретится с ней взглядом и получит подтверждение: мама не разделяет ее мнения о том, что пригласить гостей — отличная идея.
— Ну, расскажи еще раз, Стейси, — попросила мама. — С чего тебе взбрело в голову приглашать сегодня Томпсонов на чай?
Интересно, подумала Стейси, долго ли еще ей придется оправдываться. Она по-прежнему смотрела матери на ноги. Розовые тапки с помпонами были с вырезом спереди, и оттуда торчали мамины красивые косточки сбоку от больших пальцев. Стейси каждый вечер перед сном разглядывала свои ноги — не растут ли у нее такие шишки. Пока нет, но у нее еще есть время. В конце концов, матери целых сорок, а то и больше.
— Представляешь, Тед? Она взяла и пригласила к чаю Томпсонов из семнадцатого дома.
Отец сидел к ним спиной, в кресле рядом со стеллажом. Он читал газету «Рабочий-социалист» и ел береговичков. Стейси видела блестящие раковинки в миске, стоящей на ручке его кресла. Как папа может закидывать в рот улиток? Пусть даже это морские улитки, а не слизни с заднего двора.
Мама продолжала:
— Я еще понимаю, позвала бы О'Фланнери. Но чтобы этих задавак Томпсонов!
Стейси смотрела, как сверкает в руке отца вилка для вскрытия раковин, когда рука вылезает из миски, а потом подносится к губам. Лучше бы сказал что-нибудь, а не сидел, протыкая улиток и читая газету.
Мать повернулась к Стейси:
— У тебя голова в порядке? В холодильнике пусто, у нас хлеб кончается, а в семь вырубают свет!
Стейси привела последний довод:
— Есть же шоколадный торт…
— Торт я пекла для завтрашнего собрания жильцов! А теперь придется печь другой, а у меня кончилось какао. Тед, поговори с ней!
Ее отец был крупный мужчина; его руки, державшие газету и протыкавшие улиток, были чистые, но все в пятнах оттого, что он много лет работал с типографской краской. Он ничего не сказал, просто перевернул страницу, взял из миски еще одного береговичка и вытянул ноги. Он положил их на груду автомобильных аккумуляторов у стеллажа, похожих на огромные детали от конструктора «Лего». Пальцами он трогал края аккумуляторов. Они были его гордостью и радостью. Аккумуляторы соединялись проводами с двумя прожекторами из нержавеющей стали, свисавшими с обеих сторон стеллажа, словно серебряные маленькие кексики.
Мама покачала головой и села на диван.
— Ну давай. Назови хоть одну вескую причину. Большего я не прошу. — Она взяла дочь за подбородок и развернула к себе лицом. — Всего одну причину!
Стейси прикусила губу:
— Папа сказал…
— Тебе папа велел их позвать? Тед!
— Нет. Папа сказал, что всем надо знать о шахтерах, забастовке и пони, а миссис Томпсон ничего не знает, иначе она позволила бы Тот наклеить листовки на окно…
— Вот видишь, Тед, что ты делаешь с ребенком, — сказала мать. — Сохрани нас Господь от политики, будь она неладна!
Стейси шмыгнула носом.
— … И потом, папа наладил освещение, а Тот мне не поверила, и… я сказала, что ты сказала, что нам всем надо держаться вместе, как в войну во время налетов, и быть добрыми соседями. Вот я и подумала, что они могут прийти к нам к чаю. — Глаза у Стейси наполнились слезами, а к горлу подступил ком — большой, как общественный центр Бишопс-Крофт. — Папа Тот играет на трубе.
— Ну, теперь я все, кажется, поняла! Устроим концерт. Ты на чем сыграешь, Тед? Может, на диджериду?[8]— Мать встала; щеки раскраснелись, пухлые руки уперлись в бока. — Что же нам с тобой делать, Стейси Райт? — спросила она. — Тед, я спрашиваю, что нам с ней делать?
