На обветшавших ныне стенах когда-то сверкали блики моря, отражалась причудливая керамика волн. Сокровища микенских правителей — стада овец — по-прежнему прогуливаются у дворцового холма.
У подножия Микен сокровищница Атрея, называвшаяся Могилой Агамемнона, хранит беспомощную на первый взгляд пустоту. Ее отшлифованные, идеально пригнанные друг к другу каменные блоки раздувают пространство, чья мощь словно бы стекает по стенам. Этот памятник медной эпохи — самый совершенный храм неолита. Возводившие его микенцы считали, что грот ведет в подземный мир предков, почитавших силу камня.
Богу-проводнику, самому проворному на Олимпе, носившемуся между небом и подземным царством Гермесу, поклонялись как камню. Его имя и означает «куча камней». Позже Гермес стал сопровождать души в загробный мир. Входя в склеп Агамемнона, человек входил под «кучу камней». Они крепко держат друг друга, образуя свод зала. Втягивают внутрь. В душу камня, насыщающую душу человеческую, ее дыхание, от которого в холодном склепе идет пар, магической силой метаморфозы Гермеса. Смешивающей неуловимое и воздушно живое с каменным и на первый взгляд мертвым. Противоречие? Лишь с человеческой точки зрения. Для вечных богов не существует парадокса бытия. Гермес — посланец и одновременно камень. Более стремительный, чем стрела, и одновременно замерший на месте. Не напоминает ли миссия бога-проводника загадку элейской стрелы? Летящей, но в каждый отдельный момент неподвижной. Живой и мертвой. Парадокс движения, складывающегося из мгновений неподвижности. В этой непоследовательности уличил Бога Зенон Элейский. Без надлежащего религиозного почтения он обозначил ее как «логический парадокс». Философская победа мысли, логики над божественной загадкой. Человек, даже не «херос», способен одержать победу над богами? А ведь месть доставляла им наслаждение.
Зенон Элейский, поставивший свой интеллект выше тайны Гермеса, был жестоко наказан. По приказу какого-то тирана (разве не были тиранами греческие боги — даже в демократических Афинах?) его приговорили к смерти через истолчение в ступе (каменной, в честь Гермеса). Сладкая приправа к божественному пиру из стертого в пыль философского интеллекта и тела. Приправа, придающая изысканной мести вкус блаженства.
— Камень для меня — зародыш мира, — рассказываю я Петушку в склепе Агамемнона. — В нем заключена сжатая сила. Из нее раскручивается холоднокровный змей, и тогда наступает темнота, ночь. Согретый солнцем, он превращается в день, бронзовую пустынную змею. Змеиные меандры мистических рисунков, меж тьмой и светом, в двойственном змеином теле.
— Ага. — Петр (Petrus, по-гречески все тот же «камень») внимает, замерев. Лишь спустя мгновение я понимаю, что ему просто не хочется двигаться. Петушок не спешит выходить из холодного склепа в пекло. Опершись о влажную стену, он остужает мой религиозный пыл, со спартанским лаконизмом подводя итог моему философствованию: — Ты мифотворец и мифоборец.
* * *
По горным дорогам Аркадии добираемся до Олимпии. Зеленые равнины по берегам рек, будто специально предназначенные для стадиона.
С утра игра в прятки с кошмарной жарой, которая начинается в десять и держится до захода солнца. Мы осматриваем первый в мире стадион и бегом возвращаемся в отель «Европа» — смотреть последнюю, сиднейскую, Олимпиаду. Ночью Петр болеет за бегунов, а я купаюсь в бассейне. Ныряю, спасаясь от потных летучих мышей, проносящихся над самой водой.
Вернувшись в Паргу, мы останавливаемся у Софокла. Это грек, целыми днями возлежащий на балконе и удовлетворенно похлопывающий себя по животу. Жизнь есть сиеста. Мусака, бузуки, олимпиада. Государственная религия — православие, личная — папиросы. Греки курят с таким видом, словно кадят перед святым образом в церкви.
До обеда не выходим из комнаты. Раньше нам приходилось осматривать достопримечательности, укрываясь от солнечной бомбардировки. Теперь мы ветераны, находимся на заслуженном отдыхе. Я дочитала книгу о мистике святой Фаустины (наконец-то трезвая работа о «Дневнике», без этого кликушеского заигрывания со святой). Петр заглатывает Калассо, я просматриваю французские журналы, купленные им в здешнем киоске. Почему-то много материалов о беременности — а может, раньше я просто не обращала внимания на эти рубрики? Французы советуют есть семь фруктов или овощей в день. Может, я не так поняла? Написано «семь». Я столько не съедаю на обед и завтрак, что уж говорить о чем-то сверх программы. Другая газета: «…у беременных женщин повышается температура тела, что привлекает комаров». Ладно бы всего тела — они кусают меня только в лицо. В результате моя физиономия имеет вид более плачевный, чем у прыщавого подростка. Кроме того, «во время беременности женщина выдыхает особые вещества». Так я и думала: психоз, шизофрения. Voila![24]Ведь в дыхании шизофреников открыт бутан.
Во Франции, где прерывание беременности предусмотрено медицинской страховкой, идет кампания за разрешение абортов до двенадцатой недели. Аргументы «за» и «против» не меняются. Правда, в консервативно-мужском лагере кое-что новое: «На третьем месяце, когда уже известно, мальчик это или девочка, женщина может захотеть прервать беременность, если ребенок нежелательного пола». Француженки возмущаются: «Мы же не в Китае, где умерщвляют миллионы девочек!» Очень напоминает аргументы семидесятых годов: «Если разрешить аборты, эти идиотки примутся прерывать беременность перед зимними каникулами, чтобы покататься на лыжах» (цитата).
Над пляжем оглушительный рев истребителей. Неделю тому назад никто не летал — видимо, что-то произошло. Самолеты — современные птицы-предвестники. Албания? По телевизору показывали Милошевича — наверное, Югославия. Война? Надо купить газету.
Калассо: «…необходимость — единственная сила, не обладающая ни алтарями, ни статуями».
Зато ежедневно собирающая кровавую дань.
25 сентября
Ночью обсуждаем поездку. Я вновь переживаю посещение Дельф. Полуприкрыв глаза, шагает вперед иератический курос. Еще один шаг — и из каменного колосса он превратится в ловкого атлета с его классической красотой, каких будут штамповать на протяжении столетий. Греческое искусство — прорыв вперед по сравнению с древними канонами. Оккупация ничейной земли — точно так же греки заселяли побережья и острова. В отличие от китайцев, египтян или евреев они не только воспроизводили божественную нерушимую традицию. Они основывали города-государства и создавали для них новые человеческие законы. Солон — для Афин, Ликург — для Спарты.
Раздумывать над загадкой, каким чудом за четыре-пять столетий грекам удалось перейти от догеометрического, почти первобытного искусства к мраморным классическим статуям, Петушок предоставляет мне. Петру обидно, что мечта о путешествии в Грецию осуществилась лишь теперь, когда ему за сорок. В детстве он предпочитал греческие мифы урокам религии. Они сильнее действовали на воображение. Во всяком случае, объясняли мальчику хоть что-то: любимая тетя отличалась характером и красотой Афродиты, другая тетка — ревнивым нравом Геры, а дядя напоминал Ареса.
