О чем думала первая Мария, глядя на своего распятого сына? Думала ли она о дитяти, которого несла она как крест свой? Слышала ли снова насмешки, которые изгнали ее из деревни? Ощущала ли те чудесные схватки? Сосал ли снова младенец молоко из ее груди, когда испытывал жажду, как тот голый червь, который полз теперь ко кресту?
Испытывала ли она снова волнение за ребенка, который был так непохож на других ее сыновей? Или страх, когда Иерусалим поглотил его в потоке паломников? Или беспокойство, когда поведал он ей о голосе, который мучил его? Или отчаяние, когда братья и сестры сторонились его как одержимого? Или печаль, когда он отвергал ее и грезил об отце? Плакала она вновь от отчаяния, потому что влекло его не к матери, а к отцу?
Она гордилась им, когда он, будучи учеником, разрешал загадки ученых. Она огорчилась, когда он отказался взять себе жену, потому что душой и телом хотел посвятить себя Господу. Она лишилась покоя, когда он отправился к югу, чтобы последовать за новым пророком. Ее объял страх, когда после смерти Иоанна он сам стал пророчествовать своим соотечественникам. Она радовалась, что тот, чей первый голод она утоляла, теперь утолял их жажду справедливости словами, которые он мог произносить твердо, как мужчина, и мягко, как женщина.
О чем думала моя мать, глядя на своего господина и учителя, который висел на кресте? Не зовут ли ее Марией, как его собственную мать? Не потому ли она поверила в него сразу же, как только мой брат и я рассказали о нем? Вспоминала ли она то безумное странствие, которое через бесчисленные города и местечки привело нас на взлобье этой голой скалы? Видела ли она снова ландшафты Галилеи, Самарии и Иудеи? Слышала ли она гнусные шутки сирийцев, когда у них на глазах пророк этот в неистовстве своем увлекал за собою женщин, как будто сам был Дионисом, богом-пантерой? Думала ли она о невежественности раввинов, коварных вопросах книжников и фарисеев, негодовании правоверных? Или о чудесной силе, исходившей от его взгляда, когда он взирал на слабых духом: больных, детей, женщин?
Женщины всегда сопровождали его. Вдова Сусанна продала имение свое, чтобы поддержать его всем своим состоянием. Иоанна, излечившись от своего недуга, оставила мужа своего, домоправителя Ирода Антипы. Саломия, жена Зеведея, последовала за сыновьями своими, Иоанном и Иаковом, чтобы всегда быть поблизости от него.
Когда Галилеянин, утрудившись, отдыхал у колодца Иакова, подошла к нему женщина из Самарии. Он не уклонился от нее, но попросил ее дать ему напиться воды. Женщина, которая познала пять мужей и имела любовника, сказала ему, что у нее нет мужа. И вот он, чьи слова были для нее источником воды, текущей в жизнь вечную, стал ее седьмым, и последним, мужем.
В Финикии гречанка припала к его ногам и молила исцелить ее дочь. «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам», – сказал он. Она же сказала: «Но и псы едят крохи, упавшие со стола». Этими словами растопила она его сердце.
Фарисеи привели к нему женщину, взятую в прелюбодеянии. Они спросили его, могут ли они побить ее камнями. Он же, наклонившись, писал перстом на земле. Потом выпрямился и сказал: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался он один и женщина, стоящая посреди. Вновь восклонился он и спросил: «Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?» – «Никто», – отвечала она. «И я не осуждаю тебя», – сказал он и стер слова свои так же, как и грехи ее.
О чем думала третья Мария, слыша крики возлюбленного ею? Впервые она услыхала, как он проповедовал, в Магдале, у Геннисаретского озера. Одно слово горело у него на устах. Оно проникало ей в уши и пронзало ей сердце, пока огонь его не заполыхал в ней так, что силы готовы были оставить ее. И слово это было: любовь.
И она пошла за ним вслед. Незамеченная, вошла она в дом, где он был гостем Симона фарисея. Имела она при себе алавастровый сосуд, из которого возливала благовония на себя и своих любовников. До того как успел кто-либо удержать ее, подошла она к месту, где возлежал он, и преклонила колени. Слезами радости обливала она его ноги и отирала их своими распущенными волосами. Она покрывала поцелуями ступни его и умащивала их ароматным бальзамом.
Симон не мог более сдерживаться и спросил проповедника покаяния, почему он терпит сие. Он же отвечал, что эта женщина сделала то, чего не сделал никто другой. Симон не омыл ему ног, она же оросила их слезами своими. Хозяин при его приходе не дал ему лобзания мира, она же беспрестанно целовала его. Фарисей не умастил главу его, она же ноги его поливала бальзамом. Кто выказал столько любви, во всем прощен будет.
Из любви поверила Мария Магдалина ему, когда он потребовал: «Возлюби Господа!» Но он добавил к этому: «Возлюби человека». И только она поняла, что обе заповеди суть одна заповедь: «Возлюби меня». Поэтому вместе с другими мужчинами и женщинами она последовала за ним в священный город, где он должен был взять власть, дабы утвердить на земле царство любви.
Когда враги схватили его, мужчины бежали. Только женщины остались при нем. Они не ведали страха, потому что любили его. Они покинули своих отцов, братьев, мужей, сыновей, чтобы следовать за ним как за своим женихом. Матери знали, что он дитя, которое нуждается в ласке. Сестры сознавали, что он брат, который будет руководить ими. Дочери чувствовали, что он возлюбленный, который утешит всех невест в мире.
Мария Магдалина видела, что он страдает, как мужчина, и стенает, как женщина, Прямо перед тем как он предал дух свой, он громко призывал своего отца. Солдат в шкуре пантеры взял копье и проткнул ему ребра. Кровь с водою, как при лишении девственности, истекла из него.
Одному из наших по духу, бывшему членом высшего совета, разрешили снять тело с креста и положить его в уже высеченный в скале гроб новый. Все три Марии, следовавшие в погребальном шествии, били себя в грудь, как подобает плакальщицам, когда мертвое тело вносили в гробницу.
Мария из Назарета положила сына своего к себе на колени и, как новорожденному, покинувшему только что ее лоно, омыла кровь с его тела. Мария Магдалина делала мертвому то же, что и живому: орошала его слезами и отирала волосами. Мария Клеопова, моя мать, помазала его благовониями, как Мария из Вифании две недели назад в доме своей сестры Марфы. Она разбила ониксовый кувшин и вылила миро на его перебитые руки и ноги. Втроем подняли они тело и обвили его пеленами, как новорожденного оборачивают в пеленки. И тогда стали они оплакивать мертвого, как матери Вавилонские, скорбевшие по прекрасному Адонису. Они плакали до тех пор, пока уже нельзя было отличить синей нити от красной. Тогда заключили они тело в гробницу, заимевшую во чреве от его пребывания.
Никогда еще не знала Мария Магдалина мужчины, который бы с такой силою любил женщин. Собрав вокруг себя двенадцать мужчин, одновременно с ними призвал он двенадцать женщин: Марию, мать мою, Марию Клеопову, Марию из Вифании и сестру ее Марфу, Саломию Зеведееву, замужнюю Иоанну и. вдовствующую Сусанну, самаритянку, и финикиянку, прелюбодейку, и одержимую, и жену самого Пилата, римского наместника Иудеи. Мария знала, что отныне она должна стать наставницей женщин, его учениц, дабы продолжить его дело любви. Если Бог – всё, то Он также и женщина.
