Именно так! Бревенчатый домик в подвале, что-то вроде личной диорамы, с полностью реконструированным креслом-качалкой на крыльце и курящейся бабушкиной маисовой трубкой. Ошеломляющее зрелище, ставшее даже еще более выразительным после взволнованного объяснения готового расплакаться Флинта про этот маленький клочок рая.
Кажется он, настолько захваченный своим успехом, хотел сделать что-то, понимаете, чтобы помнить…
— Вот отсюда произошел Ларри Флинт, — с пафосом произнес он своим пронзительным голосом гелиевого Папы Чайника, дарованным ему богами, несомненно, с целью уравновесить его гигантскую мужественность. — Я вырос в Кентукки, вот в таковской лачуге. Вы все смотрели кино про округ Гарлан, как там людям трудно живется? Ну, а там, где мы жили, округ Гарлан казался пределом мечтаний… Там просто ваще ничё не было…
В своем роде трогательная сцена. Перед нами стоял Ларри, чей журнал отнюдь не славился просвещенной философией гражданских прав, заимствуя выражение из Алекса Хэйли. Корни белого отребья. У многих сутенеров из захолустья, приглашенных к нему на праздник, на глаза навернулись слезы. Исключение составили только Бадди Эбсен и Макс Баэр-младший, игравший в Рарру и Jethro. Элли Мэй, конечно, уже сидела в совете директоров.
Я тоже мог растрогаться сильнее, только в такой хижине я бы с удовольствием поселился сам. В то время я жил в ХСМЛ[9]Коламбуса, в комнатушке, размером с коробку «Чиз-Ит». Каждое утро мне приходилось ломиться в ванную вместе с остальным народом и ждать, пока щель этого железного легкого откроется под нашим натиском и запустит нас на коллективную помывку.
Я даже получил нагоняй отчасти из-за того, что «Хастлер» переезжал в Лос-Анджелес. Это была моя постановка «Бегства из Нью-Йорка». Сам Раввин заверил меня, что через месяц-другой я получу контракт. Через три месяца, после того как я заделался флинтистом, я все еще оставался в Коламбусе, хотя наконец-таки распрощался с Христианским союзом молодых людей. В свои новые апартаменты на первом этаже дома прямо напротив ОСУ я притащил черно-белый телек и какую-то садовую мебель, которую купил на распродаже у соседей. Вот так вот. Все время, пока жил там, я спал на шезлонге.
Каждую пятницу утром я уезжал обратно к танцующей Зоу в Нью-Йорк и в понедельник с утра возвращался к своим центральным разворотам.
У меня всегда получалось оказываться в нужном месте в нужное время, и мне посчастливилось присутствовать при одном из пикантнейших моментов новейшей американской истории, при сенсационном обращении Ларри Флинта в реанимированное христианство в лапах сестры Джима Картера.
Восторги президентской сестрицы по поводу главного в мире созерцателя половых губ сами по себе феномен. А что творилось в окопах нельзя и описать. Партеногенез в утреннем шоу Лара «Сегодня» привлекал к себе даже еще больше. У себя в Зоне мы, извращенцы, уже сопротивлялись реальности работы на неотесанного расиста-пропагандиста пёзд, чьи представления о юморе отразились в «Приставале Честере», комиксе про проблемы свихнувшегося главного героя, пытавшегося цепляться к маленьким девочкам.
Меня забавляло вновь и вновь наблюдать, как созванные сотрудники «Флинт Пабликэйшнс» реабсорбируют среднюю Америку, улейно-политехническую смесь запредельного мещанства простых парней, втихоря занимающихся онанизмом. Неужели их сидящие на зарплате мамы-активистки родительского комитета[10]не в курсе, что тут происходит? Неужели им все равно? Забудьте о Роберте Мэпплторпе. Неужели вы думаете, что парни вроде него выдают одну за другой вещи, заставляющие пошевелить своей задницей? Но как насчет этих подобий Джун Кливер? Этих деловых папиков из розничной торговли, сделавших заказ на вазелин и скребки «Ким»? Теперь это было какое-то радикальное говно.
Когда мы выползли во время перерыва на ланч взбодриться и перехватить жирный кусочек, появление стаи сияющих репортеров, прилипших к нам с микрофонами и диктофонами, представлялось вполне объяснимым. Или столь же объяснимым, как и все остальное. «Без комментариев», — отвечали по очереди все служащие. Будто мы не порнушники, а Объединенный Комитет Начальников Штабов. Никто, разумеется, не жаждал рискнуть высунуться и потерять работу. За исключением, упокой, Господи, его душу, недавно преставившегося Майка Тухея, мистера Мне-Насрать.
Майк говорил любезно, уставив свою морщинистую, типично ирландскую физиономию в удерживаемую на плече камеру. Он обладал обаянием шестифутового леприкона. «Это просто потрясающе! Мы хотим сделать большую фотографию Девы Марии. Боже мой! Мы собираемся это назвать: „Мама Христа показывает розовую штуку — Слишком горячая для Яхве дырка!“»
На секунду репортеры замерли. Затем отступили назад и обратились в бегство.
Наконец, пришло время отправиться в путешествие через всю страну из Коламбуса в Калифорнию. Поездку помню смутно. Полдороги я провел, скрючившись на пассажирском сиденье спортивной «Volvo» Фрэнка Делайа. Фрэнк был фоторедактором и характерным нью-йоркским хипстером. Он напоминал одного из тех мультяшных французиков по прозвищу Счастливчик Пьер. Низенький, темненький и так неистово волочащийся за дамами, что коллеги-хастлерцы окрестили его «Кобелем».
Фрэнк пришел к Ларри после раннего этапа своей карьеры производителя дешевых фильмов с до-сих-пор-неизвестным Абелем Феррара. Мне нравился Фрэнк, даже несмотря на то, что он был старше меня — уже за тридцатник — и что в его спортивной машине не было заднего сиденья. То есть я не мог переползти назад и свернуться калачиком, как сонный пятилетка. «Кобель» Делайа не стал бы напрягаться. Он мог совершенно самостоятельно вести разговор на три-четыре стороны, а потом попросить тебя заткнуться и дать ему хоть слово вставить.
Когда киномейстеры все-таки сняли свой фильм, я чувствовал себя на грани физического срыва. И все равно я, наверное, так и не нашел в себе наглости съежиться и захрапеть. Я был уже стабильным извращенцем, и не хотелось, чтобы список моих странностей пополнила нарколепсия. На самом деле я бы помог вести машину. Но такой мачо, как я, типа А.Дж. Фойта, не мог должным образом обращаться с рычагом передач.
Где-то в Миссури я сменил тачки, пересев к выпускающему редактору, щегольски одетому чуваку из Нью-Джерси по имени Зигмунд. «Зиг», как его любили называть в нашем рассаднике неприличностей, отличался тем, что питал абсолютную преданность к структурам «Хастлера». В отличие от нас всех, смотрящихся в зеркало и вопрошающих себя, что же с нами стряслось, Зигмунд был восторженным почитателем «Хастлера». Он не просто любил свою работу, он ею гордился. Что стало причиной ряда интересных заходов в бары и кафе по всей стране. Зигу, стройному улыбающемуся парню, обладающему достаточно заметным сходством со знаменитым имитатором пятидесятых Фрэнком Горшином, поручалось прошагать в заведение, оглядеть сборище местных и объявить своим громогласным голосом Перта Эмбоя: «Всем разойтись, мы из „Хастлера“!»
