Факелы, по нескольку в одной связке, как ракеты, крепились к огромным колоннам, поддерживающим высокий сводчатый потолок. Прислонившись к одной из колонн, чуть поодаль от всех стояла молодая девушка, и только блестящие волосы прикрывали ее наготу. Надежда умерла в ее душе, отчего белое лицо казалось абсолютно спокойным. Почти ребенок, она не видела нас; глаза ее были устремлены глубоко внутрь собственных грез. Руки, словно ободранные прутики, ниспадающие серебристые волосы… молодая луна среди туч… мне захотелось остаться и смотреть на нее. Но пришел эскорт, чтобы проводить меня в мэрию.
Его ослепительный золотой трон украшали выгравированные изображения героев, его предков, и их деяний. Его роскошная, подбитая соболем и вышитая золотом, мантия ниспадала на колени величественными и незыблемыми скульптурными складками. От факелов летели искры, согревая холодную бледность его длинных, тонких, беспокойных рук. Синий пламень глаз был той же породы, что и синие вспышки огромного перстня на его руке. Что это за камень, мне было не известно. И глаза, и руки находились в постоянном движении. Он не позволял мне отойти, и все время держал подле себя. Я привел армию к победе, за что он и наградил меня ослепительным орденом, который мне был ни к чему: их и так было у меня слишком много. Я сказал, что мне нужна только девушка. Все вокруг ахнули и застыли в ожидании. Я был спокоен. Полжизни я уже прожил и повидал ровно столько, сколько хотел. Война мне осточертела, мне надоело служить переменчивому и опасному хозяину, который любил лишь войну и убийства. В том, как он вел войны, было какое-то безумие. Ему недостаточно было просто победить. Он жаждал войны до полного уничтожения, враги должны были быть вырезаны все до последнего, чтоб ни один не остался в живых. Он хотел убить меня. Но хотя он не мог жить без войны, спланировать сражение или взять приступом город он был не способен; это должен был делать я. Он не мог убить меня. Ему хотелось пользоваться плодами моего военного искусства, и ему хотелось видеть меня мертвым. Сейчас он бросил на меня убийственный взгляд, но от себя не отпустил, одновременно кивком головы подозвав всех, кто стоял вокруг. Тут же образовался узкий льстивый круг, и единственной прорехой в нем был я. Под моей рукой проскользнул, вклинился маленький человечек и поднял длинноносое лицо, готовый вцепиться, как злобный пес, рычащий в угоду хозяину. Круг замкнулся, но я все еще видел синие вспышки кольца, жестикуляцию беспокойных рук, тонкие белые пальцы с длинными острыми ногтями. Он как-то странно загнул пальцы, как упырь, синий камень держался на нижней фаланге. Он отдал приказы, которых я не смог расслышать. Еще недавно он расточал похвалы моей доблести и отваге, сулил немыслимые награды, я был его почетным гостем. Я достаточно хорошо его знал, чтобы представить себе, какую награду он предложит мне теперь. Я уже приготовился.
Шестеро гвардейцев притащили ее, завернутую в солдатский плащ. Их обучили не оставлять синяков. Я этому не учился, и теперь не мог понять, как это у них получается. Последовала секундная пауза. Может, в конце концов, он все-таки способен на великодушие… в подобных обстоятельствах это казалось вполне вероятным.
Потом я увидел, как он протягивает к ней руку, скрученные хищные пальцы увенчанные синим пламенем. Когда огромное кольцо, зацепившись, выдрало ей несколько волос, она вскрикнула тихо, подавлено: то был единственный раз, когда я слышал ее голос. Затем ее бросили ему в ноги, послышался слабый лязг кандалов на щиколотках и запястьях. Я стоял не шелохнувшись, смотрел, и мое лицо ничего не выражало. Холодный, жестокий, безумный убийца; мягкое девичье тело и мечтательные глаза… как грустно, как жаль…
Я решил обратиться к одному из слуг, которые по-прежнему суетились вокруг длинных столов. Я наблюдал за деревенской девчушкой, она была моложе их всех, медлительная, неуклюжая, сразу видно — новенькая. Выглядела она напуганной, забитой, все ее дразнили, шлепали по заду, глумились, обзывали слабоумной. Она уже была готова разреветься, все время допускала ошибки, я видел, как она несколько раз что-то уронила. У нее, наверное, было плохое зрение. Я встал в дверях, через которые она ходила, схватил ее и оттащил в сторону, зажав рукой рот. К счастью, в коридоре никого не было. Пока я говорил, что не причиню ей зла, что только хочу помочь, она с ужасом смотрела на меня, и покрасневшие глаза ее наполнялись слезами. Она моргала, дрожала, казалось, она настолько глупа, что ей ничего невозможно растолковать. Времени не было, с минуты на минуту ее хватятся, но она молчала как рыба. Я то ласково ее уговаривал, то давил на нее, то встряхивал, то показывал пачку денег. Все без толку, абсолютно никакой реакции. Добавив еще денег, я сунул их ей под нос и сказал: «Вот твой шанс убежать от людей, которые так плохо к тебе относятся. С этой суммой в кармане ты долго сможешь не работать». Наконец, она сообразила и согласилась отвести меня в ту комнату.
И мы пошли, но она все медлила, и я стал подумывать, а знает ли она вообще дорогу.
Нервы мои были на пределе, мне хотелось ее ударить, сдерживать себя становилось все труднее. Я боялся опоздать. Сказал, что должен говорить с правителем, что на празднике сделать это будет невозможно, и с облегчением услышал, что он никогда не приходит к самому началу, но появляется только часа через два, когда все уже поели и выпили. Наконец, я узнал те самые крутые ступени. Она указала на дверь, схватила деньги, которые я держал в руке, и метнулась обратно тем же путем, которым мы пришли.
Я поднялся и открыл единственную дверь. В звуконепроницаемой комнате было темно, лишь из алькова падал тусклый свет. Я увидел девушку, она лежала на кровати полностью одетая, рядом — книга; она читала и заснула. Я тихо произнес ее имя. Она начала подниматься, блестя волосами. «Кто это?» В голосе слышался страх. Я подвинулся так, чтобы тусклый свет падал мне на лицо. Она сразу узнала меня: «Что вы здесь делаете?» Я сказал: «Вы в опасности. Я пришел, чтобы забрать вас отсюда». — «Но почему я должна идти с вами?» Она была крайне удивлена. «Какая разница…» Звук мы услышали одновременно: на лестнице послышались шаги. Я сделал шаг назад, застыл, затаил дыхание. Слабый свет с лестницы погас. Спрятавшись в тени, я был в полной безопасности, если только она не выдаст меня.
Грубые мужские руки схватили ее. «Быстро надевай верхнюю одежду. Мы уезжаем. Прямо сейчас», — сказал он тихим безапелляционным тоном. «Уезжаем?» Она уставилась на него, он виделся ей тенью, чернеющей на темном фоне, холодные губы зашептали: «Зачем?» — «Не задавай вопросов. Делай, что говорят». Она покорно встала, поежилась от сквозняка из двери. «Как прикажешь найти что-нибудь в такой темноте. Свет мы можем включить?» — «Нет, могут увидеть». Он сверкнул фонариком и, увидев, что она взяла гребень и стала расчесывать волосы, выхватил его. «Брось! Надевай пальто — живо!» Его раздражительность и нетерпение лишь провоцировали ее медлительность и неуклюжесть. Передвигаясь по комнате на ощупь, она нашла пальто, но не смогла надеть, так как держала вверх тормашками. Он злобно схватил его, перевернул, запихнул ее руки в рукава. «Идем! Только ни звука. Никто не должен знать, что мы ушли». — «Куда мы идем? Почему мы уходим так поздно?» Ответа она и не ожидала, и когда он пробурчал: «Это единственный шанс», — и добавил что-то про надвигающийся лед — засомневалась, правильно ли расслышала. Он схватил ее за руку, потянул за собой по комнате к лестнице. Луч фонаря, периодически пронзая кромешную тьму, высвечивал его непомерно разросшуюся, нависающую над ней тень, за которой она брела будто во сне через все разветвления огромного здания в ледяную снежную ночь.
