– Но ведь она одна во всем доме с этойужасной мумией, – сказала Дейзи.
И тут он снова увидел те глаза, открытые глазапод истлевшими бинтами, в упор глядевшие на него. Да, они смотрели на него.«Остановись, идиот, ты сделал то, что должен был сделать! Остановись илисойдешь с ума!»
Генри поспешно поднялся из-за стола, наделпиджак и поправил шелковый галстук.
– Куда ты идешь? – спросилаДейзи. – Слушай, ты слишком много выпил, чтобы выходить на улицу.
– Да брось ты, – отмахнулся он.
Она знала, куда он идет. У него было стофунтов, которые ему удалось выпросить у Рэндольфа, а казино уже открылись.
Теперь ему хотелось побыть в одиночестве,чтобы как следует сосредоточиться. Просто подумать об этом – о зеленом сукне,освещенном люстрами, о стуке костей, о жужжании рулетки, которое всегда бодрилоего. Один хороший выигрыш – и он уйдет, обещал он самому себе. Ладно, он большене может ждать…
Конечно, он влип с этим Шарплсом, он задолжалему кучу денег, но как, черт побери, он расплатится с долгами, если не посидитза игорным столом?! Правда, он чувствовал, что в этот вечер ему не повезет, новсе-таки следовало попытаться.
– Подождите-ка, сэр. Присядьте,сэр, – сказала Дейзи, подходя к нему. – Выпей со мной еще стаканчик,а потом немножко вздремни. Еще только шесть часов.
– Оставь меня в покое, – отрезалГенри.
Он надел плащ и натянул кожаные перчатки.Шарплс. Вот тупица этот Шарплс! Генри нащупал в кармане плаща нож, которыйтаскал с собой многие годы. Да, он все еще на месте. Генри вытащил его иосмотрел тонкое стальное лезвие.
– О нет, сэр! – ахнула Дейзи.
– Не будь идиоткой, – не церемонясь,сказал Генри, сложил лезвие, засунул нож в карман и вышел.
Стало тихо – слышалось только журчание фонтанав оранжерее. Сгустились пепельные сумерки, египетский зал освещала единственнаялампа под зеленым абажуром, стоящая на столе Лоуренса.
Джулия в уютном, на удивление теплом шелковомпеньюаре устроилась в отцовском кожаном кресле, спиной к стене, и взяла в рукидневник, который до сих пор не читала.
Сверкающая маска Рамзеса Великого по-прежнемунемного пугала ее, из полутьмы выглядывали огромные миндалевидные глаза. БюстКлеопатры, казалось, светился изнутри. А у противоположной стены на черномбархате лежали великолепные золотые монеты.
До этого Джулия еще раз внимательнорассмотрела их. Тот же профиль, что у бюста, те же волнистые волосы под золотойтиарой. Греческая Клеопатра, совсем непохожая на простоватые египетскиеизображения, которые так примелькались в постановках шекспировской трагедии,или на гравюрах, иллюстрирующих «Жизнеописания» Плутарха, или в разнообразныхучебниках истории.
Профиль красивой и сильной женщины – римлянелюбили, чтобы их герои и героини были сильными.
Лежавшие на длинном мраморном столепергаментные свитки и папирус выглядели такими хрупкими, такими ветхими. Другиенаходки тоже легко сломать неловкими руками. Птичьи перья, чернильницы,маленький серебряный светильник, видимо масляный, с кольцом, в которое, по всейвидимости, вставлялся стеклянный сосуд. Стеклянные пузырьки стояли рядом –редчайшие образцы древней работы со стеклом, каждый с крошечной серебрянойкрышечкой. Естественно, на всех этих маленьких реликвиях, как и на стоящих заними алебастровых кувшинах, красовались аккуратные этикетки, на которых можнобыло прочитать: «Руками не трогать».
И тем не менее Джулия беспокоилась – ведьстолько людей приходят сюда посмотреть на вещицы.
– Учтите, тут, скорее всего, яды, –предупредила Джулия свою бессменную горничную Риту и дворецкого Оскара. Этогохватило, чтобы они держались подальше от египетского зала.
– Он покойник, мисс, – сказалаРита. – Мертвец. Какая разница, что это египетский царь! Мне кажется,мертвецы не должны находиться рядом с людьми.
Джулия засмеялась:
– В Британском музее полно мертвецов,Рита.
Если бы только мертвые могли оживать! Если бык ней мог явиться призрак отца! Вот было бы чудо! Снова побыть с ним,поговорить, услышать его голос. «Что случилось, отец? Ты очень страдал?Испугался ли ты хоть на минуту?»
Что это ей пришло в голову – визит призрака?!Такого не бывает. И это ужасно. Мы проходим путь земных страданий от колыбелидо могилы – и все на этом кончается. Прелесть сверхъестественных чудессуществует только в сказках и стихах, да еще в пьесах Шекспира.
Зачем же медлить? Пришло время долгожданногоодиночества в окружении отцовских сокровищ. Теперь можно прочитать егопоследние слова.
Она нашла страницу, датированную днемоткрытия. И после первых же слов глаза ее наполнились слезами.
«Должен записать все для Джулии, описать всеподробности. В иероглифах на двери нет ни одной ошибки: должно быть, тот, ктописал их, знал, что делает. Хотя греческие письмена относятся к периодуПтолемея, а латынь – более позднего периода, более изощренная. Невероятно, нофакт. Самир, как никогда испуган и подозрителен. Нужно поспать хотя бынесколько часов. Собираюсь пойти туда сегодня вечером!»
Затем шел наспех нарисованный черниламинабросок двери в гробницу с тремя фразами на разных языках. Джулия торопливоперевернула страницу.
На моих часах девять вечера. Наконец-то явнутри. Комната больше похожа на библиотеку, чем на усыпальницу. Человекпокоится в царском саркофаге возле письменного стола, на котором он оставилтринадцать свитков. Он пишет в основном на латыни, явно в спешке, но довольноаккуратно. Повсюду капли чернил, но текст читается превосходно.
Называйте меня Рамзесом Проклятым. Посколькуименно такое имя я дал себе сам. Когда-то я был Рамзесом Великим, ПовелителемВерхнего и Нижнего Египта, Покорителем хеттов, отцом многих сыновей и дочерей.Я правил Египтом шестьдесят четыре года. Еще стоят памятники в мою честь; стелыпрославляют мои победы, хотя с тех пор, как меня, смертного младенца, вытащилииз материнского чрева, прошло уже тысячелетие.
О, время давно похоронило ту судьбоноснуюминуту, когда я взял у хеттской жрицы проклятый эликсир. Я не обращал вниманияна ее предостережения. Я жаждал бессмертия. И я выпил полную чашу снадобья.Теперь, по прошествии многих столетий, я спрятал снадобье среди ядов моейутраченной Царицы. Она не приняла его от меня, моя обреченная на смертьКлеопатра.
