— Я просто думала…
Мама Строберри подняла руку, чтобы я замолчала.
— И если сегодня будет хорошо, приходи завтра в красивом платье. О'кей? Если красивого платья не будет, заплатишь десять тысяч иен. Штраф. Поняла, леди? Это клуб высшего класса.
Клуб показался мне волшебным местом: пол — словно пруд с отраженными в нем звездами, и все это великолепие плывет над миром на высоте пятидесятого этажа. Со всех сторон панорамные виды Токио. На соседних зданиях экраны, демонстрирующие новостные ролики и музыкальные клипы. Через зал с приглушенной нижней подсветкой я шла в благоговейном ужасе, разглядывая цветочные композиции в стиле икебана. В помещении уже находились два посетителя — маленькие мужчины в деловых костюмах. Стояли столы, банкетки, глубокие кожаные кресла, над столами поднимались струи дыма. На возвышении пианист с худым лицом, в бабочке, оглашал помещение звонкими арпеджио. Единственное место, где на несколько мгновений город исчезал из виду, было там, где раскачивались качели Мэрилин.
Мама Строберри сидела за позолоченным столом, воспроизводившим стиль Людовика Четырнадцатого, рядом с качелями Мэрилин. В одной руке она держала сигарету в длинном мундштуке, другой набирала цифры на калькуляторе. Недалеко от нее стоял стол, где сидели девушки в ожидании посетителей. Они курили и болтали. В общей сложности нас было двадцать человек. За исключением меня и русских двойняшек, все японки. Ирина дала мне горсть сигарет, и я сидела молча, усиленно курила и беспокойно поглядывала на алюминиевые двери, в которые должны были войти посетители.
Наконец послышался звон колокольчика, и в помещение вошла большая группа мужчин, одетых в строгие костюмы.
— Она хочет тебя с ними свести, — прошептала Ирина, прикрыв рот рукой. — Эти мужчины всегда оставляют чаевые. Тем девушкам, которые больше всего им понравятся. Мама будет смотреть, дадут ли тебе чаевые. Так что, детка, сегодня у тебя экзамен.
Меня с двойняшками и тремя японками отправили к соседнему столу. Мы встали там, положили руки на спинки кресел, ожидая, когда мужчины подойдут к нам по блестящему паркету. Я посмотрела на девушек и, нервно переступив с ноги на ногу, сделала то же, что и они. Мне очень хотелось натянуть юбку на колени. Откуда ни возьмись, появились официанты. Они быстро накрыли стол белоснежной скатертью, поставили серебряный подсвечник, сверкающие бокалы. Успели вовремя. Клиенты подошли, уселись, откинулись на спинки кресел и расстегнули пиджаки.
— Ирасшаймас, — сказали японки. Поклонившись, сели и взяли с бамбукового блюда горячие полотенца.
— Добро пожаловать, — пробормотала я и последовала примеру остальных.
Появилось шампанское и виски. Я подвшгула свой стул и уселась, поглядывая на девушек, чтобы узнать, что делать дальше. Девушки вынули из обертки горячие полотенца, развернули их и положили в вытянутые руки мужчин. Я быстро скопировала их действия и бросила полотенце в руки мужчине, сидевшему слева от меня. Он не удостоил меня вниманием. Взял полотенце, утер руки, небрежно бросил его на стол напротив меня и, отвернувшись, стал разговаривать с девушкой, сидевшей по другую от него сторону. Обязанности были просты: моя работа заключалась в зажигании сигарет, подливании виски, развлечении гостей. Секс не требовался. Просто разговор и комплименты в адрес клиента. Обо всем этом было написано на ламинированной карточке, которую вручали новой девушке.
— Будет лучше, если ты скажешь что-нибудь забавное, — шепнула мне мама Строберри. — Клиенты Строберри хотят расслабиться.
— Привет, — смело сказала Светлана и уселась в кресло. Даже сейчас было видно, что она намного выше клиентов. Она поворачивалась из стороны в сторону, словно хлопотливая курица. Взяла из центра стола бокал и чокнула им о бутылку. — Шампанское, дорогие. Очень вкусно!
Она разлила все по четырем бокалам и замахала над головой пустой бутылкой, чтобы официант принес еще.
Мужчинам, похоже, нравились двойняшки. Девушки распевали песни, которые, должно быть, слышали по телевидению или по радио. Мне они, разумеется, не были известны. Все смеялись и аплодировали их говору — смеси
японского и ломаного английского. Близняшки напились очень быстро. У Светланы размазалась тушь, а Ирина то и дело подскакивала, щелкая зажигалкой, перегибалась через стол, опрокидывала маленькие вазочки с водорослями и сушеной каракатицей.
— Не смешите меня, — вскрикивала она, когда кто-то отпускал шутку. Она раскраснелась и невнятно произносила слова. — Еще немного, и я лопну от смеха!
Я сидела спокойно, не привлекая к себе внимания, притворялась, что все нормально, что я была здесь тысячу раз и нисколько не переживаю, хотя со мной не говорят, шуток я не понимаю и не знаю песен. Примерно в девять часов, когда я решила, что так и просижу молча весь вечер и все обо мне забудут, кто-то неожиданно сказал:
— А вы?
За столом замолчали. Я подняла глаза и увидела, что все прервали разговор и с любопытством смотрят на меня.
— А вы? — повторил человек. — Что вы об этом думаете?
Что думаю? Понятия не имею. Мыслями я была далека от разговора. Гадала, были ли в Китае отцы этих мужчин, либо дяди, либо дедушки? Интересно, понимают ли они, на чем построены их жизни. Я пыталась представить себе их лица в высоких воротничках формы на заснеженных улицах Нанкина. Один из них поднял меч катана…
— Как насчет вас?
— Вы о чем?
Они переглянулись: не привыкли к такой грубости. Кто-то толкнул меня под столом ногой. Я подняла глаза и увидела, как Ирина состроила гримасу, кивнула на мою грудь, а сама подняла руками собственную грудь и расправила плечи.
— Сядь ровно, — проговорила она мне одними губами. — Грудь вперед.
Я повернулась к человеку, сидевшему подле меня, глубоко вздохнула и сказала первое, что пришло в голову:
— Ваш отец воевал в Китае?
Его лицо изменилось, кто-то резко выдохнул. Девушки нахмурились, а Ирина со стуком поставила свой бокал на стол. Сосед задумался. Наконец он вздохнул и сказал:
— Какой странный вопрос. Почему вы спрашиваете?
Душа у меня ушла в пятки.
— Потому, — ответила я тоненьким голосом, — потому что этот вопрос занимает меня девять лет. Девять лет, семь месяцев и девятнадцать дней.
Он молчал, смотрел мне в лицо, старался прочитать мои мысли. За столом все затаили дыхание, подались вперед, ждали, каков будет его ответ. После долгой паузы он зажег сигарету, пыхнул несколько раз и осторожно положил ее в пепельницу.
— Мой отец был в Китае, — сказал он серьезно, после чего откинулся на спинку кресла и сложил на груди руки. — В Маньчжурии. И всю свою жизнь не говорил о том, что там произошло. — Дым от его сигареты поднимался к потолку длинной непрерывной струей. — Из моих школьных учебников изъяли все упоминания о войне. Помню, как, сидя в классе, мы все поднесли бумагу к огню, чтобы прочитать то, что проступало под выбеленными строчками. Возможно, — сказал он, не глядя ни на кого конкретно, но обращая слова в пространство, — возможно, вы мне об этом расскажете.
