это ни звучало? А быть может, вы и я тоже поддались праздным соблазнам декадентского образа жизни? А может, во всем виновата структура и логика капиталистического общества, которая изо дня в день сажает вас в неказистое офисное кресло, заставляя работать ради чужого обогащения? В отличие от прищемленного пальца, который довольно быстро заживает сам по себе, хроническая боль в пояснице у сидячих офисных работников напрямую связана с логикой выживания. Для многих она стала ценой существования, а значит, избежать ее нельзя. Боль проявляется потоком симптомов, возникающих вслед за неразрешимой проблемой: депрессией, тревогой, отчуждением, одиночеством. Если острая проникает повсюду, то хроническая поглощает все вокруг. Она охватывает культурное, социальное и экономическое пространство. Она поражает людей миллионами и в то же время делает невидимыми тех — а их большинство, — кто не в состоянии изменить условия жизни.
Боль — это часть системы.
Сценарии боли мы усваиваем извне — благодаря учебе, воспитанию, научной среде и интересам, — и то, как они работают, зависит от авторитетности источника. Утверждая, что культура оказывает воздействие на что-то, мы упускаем из виду агентов этого воздействия. Кто они — те, кто повелевает нами и определяет нашу жизнь? Кто или что интерпретирует формальное, эзотерическое, элитарное знание и превращает его в повседневные практики, которые пусть фрагментарно, но приобщают людей, которым больно, к этому высшему знанию? Если мы хотим познать все превратности переживания боли, необходимо воздать должное составителям и редакторам условий этого опыта. Я бегло продемонстрировал, что формальное знание о боли условно и всецело зависит от языка, веры и инерции культуры. В повседневной жизни оно превращается в ситуативное переживание. Связь между познанием боли — или претензией на знание — и непосредственным ее переживанием занимает центральное место в этой истории. Оно разрушает глубоко укоренившееся представление о том, что самочувствие человека, особенно когда ему больно, всегда естественно и универсально. Я полагаю, что ощущение боли — продукт производства, даже если в моменте кажется, что оно возникает естественным образом. Оно проявляется в соответствии со сценарием и всегда обусловлено ситуативными рамками. Чтобы понять историю и современную политику боли в процессе рождения соответствующего знания, необходимо подсветить процессы возникновения боли, которые так легко спрятать или сокрыть. Важно то, как человек представляет себе происходящее с ним, и неважно, оперирует ли он образами потоков энергии или гуморов, проводов или компьютерных процессов. Ощущение боли напрямую связано с общепринятым представлением о том, как она устроена.
Глава 2. Опыт. Объективность против субъективности
Утверждение, что ощущение напрямую связано с общепринятым представлением о том, как явление устроено, вовсе не означает, что ощущение всегда (или хотя бы в некоторых случаях) соотносится с заданными концептуальными рамками. Доступные категории боли не всегда помогают описать ощущение от нее. Это, в свою очередь, может порождать еще большее страдание, которое невозможно ни назвать, ни выразить. Что же происходит, если мы не можем «прочесть» «сценарий»? Прописана ли в нем возможность импровизации?{4} В этой главе речь пойдет о соотношении знаний о боли и медицинских практик ее измерения и оценки. Я остановлюсь на том, как устроены современные представления о болевой чувствительности, болевых порогах и боли как автоматической и автономной биологической функции, которая подчиняется собственной логике рефлексов, реакций и проявлений. Все это помогает понять ученых и их попытки представить боль как объективное явление, которое можно изучать и измерять безотносительно к человеку и его чувствам. Помимо очевидного — свидетельства пациентов совершенно не принимаются во внимание, претензия на объективность всегда была по своей природе политической. В основе утверждений о зависимости болевой чувствительности от биологических причин лежат расизм, мизогиния, а также классовая, возрастная и видовая дискриминация. Объективность — это пространство, в котором отсутствие чувствительности, сверхчувствительность, несущественное и, наоборот, достоверное категоризируются в соответствии с механическими и визуальными доказательствами. Механическое измерение боли использовалось для описания того, как она выглядит — на теле, лице или графике — и как ощущается. Таким образом, история этого измерения должна сосредоточиться на том, как измерительные инструменты использовались для применения сформулированных медициной сценариев, определявших, кто и что может испытывать боль и в какой степени.
Поскольку эти процессы исключают субъективность, параллельно существуют медицинские и немедицинские сценарии боли, которые опираются исключительно на субъективные ее выражения и свойства, а также на культурные коды. Это то, что в наши дни называют эмоциональной или социальной болью, психологической травмой (или посттравматическим стрессом), и у этого явления есть собственная политическая история и логика разделения боли на имеющую значение и ту, которая «не считается». Каков результат параллельного конструирования физической и эмоциональной боли и что вышло из попыток их соединить? Как на практике соотносятся физическая и эмоциональная боль? Здесь мы перейдем к рассмотрению того, к чему приводит биопсихосоциальное представление о боли (попытки поместить тело и психику в контекст, чтобы понять феномен страдания) и о метафорическом языке «травмы». Что человек должен знать (какой сценарий ему следует прочитать или разыграть), чтобы его эмоциональную боль признали другие, в особенности при отсутствии физического повреждения? Как люди усваивают эти сценарии? Как они познают и используют концепции боли, сконструированные авторитетами в этой области? В попытке ответить на эти вопросы я снова обращусь к миру гуморальной медицины и английским сценариям меланхолии раннего Нового времени, откуда вернусь к Греции, а конкретнее — к образу скорбящего Ахилла. Из-за того, что медицина сосредоточилась на функции боли в теле, физическое страдание было вынесено в эмоциональную сферу (горе, одиночество, депрессия), которая лежит за пределами медицины. Это породило на первый взгляд совершенно обособленную область изучения боли с точки зрения эмоций. Я прослежу долгую историю культурной валидности подобного подхода в контексте политики обеспечения его медицинской обоснованности в Новое время.
Боль в цифрах
Как измерить боль? Разве мне не нужен метод оценки, если я хочу познать чужую боль? Разве ученым не нужна для этого шкала категоризации? Эти вопросы кажутся рациональными и логичными, но они порождены определенными политическими ориентирами, в соответствии с которыми знание предполагает наличие объективного «измерителя» опыта, словно просто сказать или показать, где болит, недостаточно. Быть может, сказать или показать действительно недостаточно, но это, по крайней мере, поможет мне приблизиться к пониманию, даст некоторый запас времени. Когда мы объективируем собственную боль — пытаемся подогнать ее к понятной всем и всюду шкале просто потому, что принадлежим к роду человеческому и у нас есть нервная система или мозг работает по-особенному, — мы рискуем обделить
