не помнишь! Напомнить тебе, что твоя мать…
— Не надо, — прерываю друга, поморщившись.
Он знаком с моей матерью. И не слишком высокого о ней мнения. Я бы и рад с этим поспорить, да вот только не могу. У неё тяжёлый характер.
После той командировки, где наша группа попала под взрыв, а меня контузило, и я два дня провалялся, введённый в искусственную кому, мне диагностировали потерю кратковременной памяти.
Два месяца моей жизни исчезли, будто их никогда и не было. Всё, что я знал об этом времени, было рассказано мне сослуживцами — ну и матерью, естественно. Вот только уже тогда было ясно, что она не может знать всего. Но в первое время после болезни и выздоровления было не до того. Реабилитация, комиссии, одна за другой, затем объяснительные, отчёты — ситуация тогда вышла из-под моего контроля.
Проблема была в том, что при попытках вспомнить, что же я упустил, головная боль возвращалась. Это… пугало. Не давало работать. И я перестал даже пытаться. Наоборот, всеми силами избегал напоминаний. Ну в конце концов, что такого судьбоносного могло случиться в моей жизни за десяток недель?
А теперь у меня появились подозрения, что мать намеренно что-то от меня скрыла. И связаны они были с Надеждой.
Я начинаю медленно вспоминать, проговаривая все свои действия. Дохожу до того момента, когда Надя помогла мне.
— Это интересно, — с любопытством глядит на меня Дан, — потом расскажешь, где ты её нашёл, такую умелую. Дальше.
Дальше… Отвожу глаза и не хочу продолжать.
— Так, Володь, ты ведь понимаешь, что я с тобой сейчас говорю как врач? — слышу серьёзный голос. — А врачу, как священнику на исповеди — только правду. Ну что ты там, сексом с ней занимался, что ли?
— Нет, естественно, — фыркаю, — за кого ты меня принимаешь?
— За нормального мужика, который ненормально себя ведёт, — хмыкает Игнатьев. — Ладно, давай, колись уже.
— Я… странно себя чувствую рядом с ней, — признаюсь другу. — Вот и тогда, мне вдруг показалось, что я её знаю лучше, чем кого бы то ни было. Внезапное ощущение близости. У тебя бывало такое?
— Бывало, — вздыхает Дан, — однажды.
Кидаю на друга быстрый взгляд. Судя по выражению лица, об этом его спрашивать не стоит.
— Потом я сказал, что уеду в командировку, — подбираюсь к самому главному, — а она на это ответила фразой, цитатой из книги…
Зажмуриваюсь, Игнатьев подскакивает с места, но боль не возвращается, так, слабый отголосок.
— Нет, всё нормально… — выдыхаю, — почти… Я вспомнил!
— Что конкретно? — друг внимательно смотрит на меня.
— Это уже происходило со мной! Только я говорил эту фразу!
Задыхаюсь, потому что перед глазами встаёт картинка: знакомая комната в старой дедовой квартире, я стою возле двери и делаю вид, что складываю что-то в нагрудный карман. Поцелуй — сам собой приходит ответ. Что за идиотизм? Раздаётся девичий смех, и… голова взрывается болью.
— Так, тихо-тихо, — слышу сквозь спазм голос Дана.
В этот раз прийти в себя получается быстрее. Введённые лекарства помогают.
— Там… у меня в квартире, перед той командировкой, я прощался с девушкой, — выдавливаю из себя.
— Лицо? Имя? Что-нибудь? — негромкий голос друга не мешает, но и сосредоточиться не получается.
— Ничего, — выдыхаю разочарованно, — только смех. Получается, мы жили вместе, раз я выходил, а она оставалась в квартире. Но… куда она исчезла? Почему не пришла в больницу, когда узнала?
— А с чего ты взял, что она узнала? — Дан прищуривается.
— Вот же дерьмо, — хриплю с трудом, потому что голова разрывается — на этот раз не от боли, а от роящихся мыслей.
— Так, похоже, тебе есть о чём подумать, — Дан поднимается с места, проверяет капельницу, отсоединяет её, но катетер из вены не убирает. — Сегодняшний день и следующую ночь проводишь здесь, под присмотром. Завтра поговорим о том, что тебе делать дальше.
Засыпаю я с трудом. Даже во сне слышу тот смех, вроде бы весёлый, но с ноткой грусти. Образ девушки так и теряется, ускользает сквозь пальцы, и всё же откуда-то приходит уверенность, что она была очень важна для меня.
С утра Дан занят, и к нему в кабинет я иду уже ближе к обеду.
— Садись, — друг сосредоточенно просматривает бумаги, лежащие перед ним. — Значит, так. — Задумчиво смотрит на меня, крутя в руках ручку. — Попробуй-ка вспомнить опять ту сцену, про которую говорил мне вчера.
Знакомый-незнакомый смех тут же всплывает в памяти.
— Не болит голова? — Дан смотрит испытующе.
— Нет, — тут до меня доходит. — Ты считаешь, если я всё вспомню, то… головные боли прекратятся?
— Володь, я врач, — устало отвечает мне друг. — Я привык опираться на доказательную медицину. Но, как ни странно, именно потому, что я врач, я также верю в то, что существуют некоторые механизмы внутри нашего тела. Механизмы, которые мы можем заставить работать. Поэтому иногда возможно если не всё, то многое.
Мы молчим несколько мгновений, а затем Дан выпрямляется.
— Я даю тебе неделю. После этого либо ты докладываешь обо всём главе, либо это делаю я, тут решай сам.
Сжимаю челюсти. Знал, что так будет, но от этого не менее хреново.
— Как я могу исправить ситуацию? — спрашиваю, подумав.
— Для начала, эту неделю ты сидишь на больничном, — хмыкает друг мрачно. — Проходишь курс инъекций, которые я тебе назначаю. И не морщись. Не дай бог узнаю, что сачкуешь…
— Каким образом? Что, заставишь штаны снимать и задницу показывать? — язвлю зло.
— Понадобится — заставлю! Сам буду приезжать с утра! — рявкает Дан. — Ты уже и так вляпался по самые яйца!
— Ладно, успокойся, — поднимаю руки, — я всё сделаю.
Друг выдыхает.
— Через неделю глава будет в курсе. Тебя отправят на комиссию. В твоих интересах быть максимально здоровым и в собственном уме, ты понял меня? Я не могу дать никаких гарантий — только эту неделю. Чтобы ты мог выдохнуть, привести мысли в порядок, подлечиться и… вспомнить. Сейчас, когда дело сдвинулось с мёртвой точки, у тебя может получиться. Тогда, возможно, — он поднимает палец вверх, — возможно, тебе повезёт.
— Спасибо, Дан, — киваю.
Я понимаю, что это максимум, который друг может для меня сделать.
— Пошёл ты, Солнцев… — вздыхает Дан, — …отдыхать. И лечиться.
— Уже ухожу, — хмыкаю невесело. — Какие там лекарства покупать нужно?
— Сам привезу завтра, — бурчит в ответ. — Чтоб даже не вздумал отвиливать. Езжай домой. Лучше бы тебе ближайшие сутки побыть в тишине.
В тишине? Ну уж нет. У меня есть только семь дней, чтобы разобраться, что произошло в моей жизни почти семь лет назад. И я знаю, кого нужно спросить в первую очередь.
