усмехнулся. — Be damned! Be damned! — несколько раз повторил я вслух…
Недели две я ходил, словно опущенный в воду. Невнимательность моя достигла грандиозных размеров, редактор искоса поглядывал на меня и покачивал седеющей головой, не понимая в чем дело, а я чудил: ходил не туда, делал не то, и вообще не был похож на нормального человека.
Я вновь написал Марии. (В чём она провинилась?) Нет, не то — я варварски изодрал, а не изорвал листок. Взгляд мой блуждал по картинам собственного исполнения, расставленным, где только можно. Ну как, как ей дать понять, что я действительно, нуждаюсь в ней? Может быть, как в бальзаме прошлого, может, как в убежище от настоящего, но нуждаюсь. Она нужна мне … дать понять, что я по-прежнему, питаю к ней ту нежную, несбережённую дружбу. Неужели ей всё кажется таким простым и быстро забывающимся? Не верю! И тут меня осенило! я достал её немногочисленные письма. Перечитал их. Они редко попадают в мои руки. И всё же иногда, ужасно хочется перечитать… Здесь же лежали письма Лайлы. Эти бумаги были только для меня. Их никто не видел, о них никто не знал, потому что в них были чувства, чистые, свежие, красивые, испытанные впервые. Внутри меня что-то приподнялось, нет, вознеслось в неведомую высь, подступило к горлу, и резко устремилось вниз. Закружилась голова. А что, если написать ей её же письма!? Ну, нет, ей это покажется подлостью. Хорошо. Как она может понять меня? Положим, подумает, что я захотел ей напомнить её же слова и уязвить её самолюбие тем самым; или заставить её пережить прошлое. Далее, что я захочу скомпрометировать её совесть её же письмами… что я хочу посмеяться над ней — последняя мысль ужаснула меня, я даже ощутил боль где-то внутри. Ну, а, если она поймет так, как именно понимаю это я? Я ведь просто хочу доказать ей, что, некогда, сказанные ею слова — пришёл черёд мне говорить. И как говорить!? Дословно. Дать ей понять, что это уже мои чувства, мысли, желания, выраженные её словами. Дать ей возможность проанализировать свои чувства, которые были и, которые есть сейчас, сравнить их, понять, что я не игрок, не удачливый искатель приключений, а, единственно, человек привязчивый, умеющий помнить и любить.
«Не хочу ничего. Хочу только, — пойми себя в своём. Познай себя и ТОГДА бей других, а не ДО ТОГО», написал я и продолжил цитатами из её писем. «… Ты прости меня ради бога, что я всё пристаю к тебе со своими чувствами. Но я не могу больше. Помнишь, ты у меня кат-то спрашивал, любила ли я когда-нибудь?.. Пришли вы с Еленой. С Еленой! Самое ужасное то, что я всё могу себе объяснить: ведь ничего не поделаешь, если человеку лучше с другим, а не с тобой. Насильно мил не будешь, как говорится. Но я не могу столько раз себе объяснять, и сколько еще раз так будет (?) — неизвестно. Не могу!
… спасибо тебе, что ты есть. Все-таки, что не случается — всё к лучшему». Далее, я дописал вновь от себя: «Попробуй понять, что мною теперь руководит.
Стань хоть на час психологом. Я прошу».
Я запечатал листок в конверт. Она должна понять — все они мне были не просто знакомыми… Я любил их, любил. Не верю, что «великолепной пятёрки» нет, вернее, не хочу в это верить. И, право, я давно уже выделил из числа остальных, её и Лайлу. Всё!
Это был отчаянный, последний и рискованный ход… я почти был уверен — Мария не поймет меня. И вот сегодня, когда я собрался в редакцию, заглядываю в почтовый ящик. Два. Два письма. Почерк Марии. Взглянул на штемпели — открываю первое:
«Прости меня за то, что я тебе наговорила во время последней нашей встречи. Это не со зла. Я понимала, нам надо расстаться, но ты меня удерживал… Вот я и наговорила гадостей. Прости. Я получила твоё письмо, в котором ты посылаешь нас всех к черту, и, вообще, шлешь всяческие проклятия на мою голову. Что ж, я принимаю их. Может быть ты прав. Мария».
Я почему то ничего не испытал по прочтении этих строк. Но, взглянув на второй, толстый конверт в моей руке, почувствовал дрожь в коленях. Без предисловий, без всего она пишет: «А я не хочу быть психологом! Не же-ла-ю. Понятно!? И не смей больше писать подобных писем…» Мне стало смешно. Смешно, оттого, что я предвидел. Но смех оказался горьким. Горьким оттого, что я узнал тон Марии, увидел её негодующее лицо и всё же грустные, любящие, зовущие глаза. Я чуть не наткнулся на столб. Какая-то дама, пряча улыбку в воротник, пристально посмотрела мне в лицо, отчего я, почувствовав её взгляд, оторвался от чтения. «… ты поступаешь нечестно, низко». Это смутило, обидело, разозлило меня, хоть я и предполагал подобный ход её мыслей. И я вновь засмеялся. В этом смехе сам услышал горечь, обиду.
«…вот ты о психологии заговорил, и о том, что тебе больно… А ты не подумал, как было тяжело мне в своё время? А ты не помнишь, да наверное, и не знаешь, как БИЛ ТЫ меня своим равнодушием, невниманием? Когда я вынуждена была ловить каждую минуту твоего расположения (не более) ко мне. Не помнишь, как я ждала тебя часами или искала по всему городу, а ты преспокойно шёл в "клуб" и распивал там за карточным столом? Но и тогда я всё сносила молча. И, лишь раз поссорилась с тобой (на несколько часов). А ты не помнишь, как звонил ко мне во время сессии, а я, как собака, которую поманил хозяин, бросив всё, летела к тебе? Что ж ты этого мне не припомнил? Ты просишь меня вначале разобраться в себе. А ты не думаешь, что я, именно разобралась в себе и поэтому решила порвать с тобой? И что, если я начну цитировать твои письма? От первого, столь сурового и покровительственного, когда ты мне, слабой и глупой девчонке, в которой, быть может, впервые пробудилось чувство любви, писал о том, что тебя нельзя любить, и, что тебе суждено никогда не иметь «пары?», что я буду страдать от этой любви, что ты всем приносишь несчастье… до последних твоих писем (сколько их накопилось у меня), на которые я уже не отвечала и, в которых ты всё спрашиваешь, за что я сержусь на тебя. А я не
