и не в своей воле. Сейчас у меня подорожная в Блиновку. А потом — назад.
— Это не беда. Я тебя обязательно выкуплю, — в голове у купца начал созревать план, а лысина перестала дымиться. — Сейчас я в Пензу, потом вернусь — и к архимандриту Софонию, мы давно знакомы. Если всё получится, к весне ты сможешь получить вольную, и съехать из своего Преображенского.
— Я пока не понимаю, что за судьбу вы мне предлагаете, — голова юноши закружилась. — Но очень хочу узнать об отце.
Остаток дороги Мартин провёл в купеческом обозе. Юда ни о чём не рассказывал до конца, темнил, и втягивал юношу в какие-то козни. Но в целом он оказался не таким уж плохим человеком. Довёз до Каменки, откуда было рукой подать до цели мартинова паломничества. Один и на таком морозе молодой глупый крестьянин точно отдал бы Богу душу где-нибудь в лесу на обочине. При расставании купец вручил новому знакомцу денег на обратный путь. И обругал парня за то, что тот не хотел брать «подачку».
— Ты теперь не просто Мартин, а Мартин Иевлев сын, и принадлежишь не только себе. Ведь на этой дороге нас свёл Господь, — Юда пробубнил короткую молитву и поёрзал шапкой о лысину. — Возвращайся в Преображенское и жди меня к весне, в крайнем случае — к лету. Да сохранит тебя Христос!
* * *
Места, в которые прибыл юноша, были сплошь застроены новыми деревнями. Десять лет назад здесь всё опустошил кубанский погром20. Местных угнали в рабство, и вызволять их оттуда никто не собирался. Вместо этого вотчинники покупали крепостных в соседних губерниях, и заселяли ими осиротевшие земли. Кое-где ещё торчали обугленные остовы, поросшие молодыми деревцами. Но в основном деревни щеголяли только что срубленными избами и бесшабашной неустроенностью крестьянского быта.
В Блиновку Мартин добрался уже в сумерках. Его встретили собачий хор и пустые улицы. Найти поповский двор оказалось несложно. Дорога утыкалась в церковь Александра Свирского, к которой была пристроена изба священника. Окна выходили на небольшую площадь, и юноша замолотил в ставни.
— Пошел вон, Тит, — заорали из дома.
— Отец Митрий, это не Тит. Это я, Мартин, — отвечал путник, но его не слышали.
— Вон — я сказал! Пьянь подзаборная, — бушевал хозяин. — Прокляну!
Парень начал сомневаться, не ошибся ли он двором. Но тут дверь приоткрылась, и из неё в голову гостя полетел огромный валенок. А за ним высунулась заспанная и помятая рыжая борода батюшки. Священник поднял свечу и присмотрелся к гостю.
— Мартин, это ты? Тебя не узнать, мальчик, — поп шагнул на крыльцо и обнял юношу.
Они проговорили до утра. Когда небо начало светлеть, Мартин остановился, и очень серьёзно обратился к собеседнику:
— Батюшка, а теперь я прошу, чтобы вы приняли у меня покаяние в храме.
— Ты что, Мартин. Это я виноват перед тобой, это мне надо каяться, — замахал руками отец Митрий.
— Нет, это моё твёрдое желание. Я обещал так поступить одному человеку, и не уйду без этого.
Они пошли в церковь, где священник надел стихарь с крестом, а также зажёг свечи. Запахло елеем и свежими досками. После этого поп прочёл символ веры: «Исповедую едино крещение во оставление грехов…». И Мартин рассказал о Синь-камне, смерти разбойника, исцелении Гели и шторме в крови. Об асиных проделках он говорить постеснялся.
— Грешен, каюсь и прошу отпустить мне грехи, отче, — завершил свой рассказ юноша, перекрестился и поцеловал крест. — А ещё дайте совет, как излечить моё тело и душу от обрушившейся на меня напасти.
— Прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, — священник перекрестил отрока и улыбнулся.
Казалось, батюшка ничуть не удивился тому, что в Мартине проявились чудесные способности.
— В излечении не вижу никакого смысла, — сказал поп. — То, что происходит с тобой — не наказание, а великий дар. Твоей вины в языческом жертвоприношении нет, а остальное — Божий промысел.
— А может быть так, что ваша легенда про Бера и Гада — правда. А Синь-камень — живой и охотится за человеческими душами? И поймал в свои сети мою?
— Я однажды уже говорил, что всё это — суеверия. Твоя душа определённо осталась при тебе. А вместе с ней человека определяют ещё вера и голова. Никакие древние силы не смогут повлиять твою судьбу, если этого не захотят Господь и ты сам. И ещё, слушая исповедь, я подумал, что моему гостю не помешает свести одно полезное знакомство. Мартин, ты знаешь что-нибудь о блаженных?
— В Преображенском вроде бы есть парочка юродивых. Вы, наверное, и сами их много раз видели.
— Нет, это не то, — отец Митрий скривился и по своей давней привычке облизнул губы. — Тут, в Блиновке, живёт одна местная святая, её зовут Полюшка. Тебе обязательно надо к ней заглянуть.
— Вы меня проводите? — с готовностью вскочил юноша.
— Я не могу. Видишь ли, епархия её не одобряет, — священник был явно огорчён данному обстоятельству. — Так что тебя отведёт к ней моя жена.
— Жена? — брови Мартина взлетели вверх.
— Говорю же: я виноват перед тобой, мальчик.
* * *
Когда-то Полюшка была простой крестьянкой. Но пришли кубанцы, сожгли дом, мужа и детей сделали ясырями, а её саму изнасиловали и бросили на погибель. Когда через несколько недель Пелагею нашли на пепелище, она была сильно не в себе. Долго нищенствовала и кормилась подаянием, а потом решила уйти в лес. Жителям Блиновки было жалко несчастную, они потихоньку носили ей еду, а потом выкопали землянку — для спасения от дождей и снегов. Тогда же у Полюшки обнаружилась тяга к целительству и предсказаниям.
Поток желающих получить её благословение рос, и это сильно не понравилось епископу. Женщину обвинили в ереси, и выписали приказ на её арест. Трое казаков, прибывших за Полюшкой, были уверены, что их отправили за ведьмой. Поэтому они притащили женщину в кузню, принудили кузнеца высыпать на железную плиту угли, и забавы ради начали гонять пленницу по жаркому металлу. Наблюдавшие за этим крестьяне рыдали навзрыд, а блаженная радовалась. На её ступнях не осталась ни одного ожога, а вот угли от прикосновений целительницы затухали.
Тогда мучители решил отлупить Полюшку хлыстами. Из одежды на ней была одна тонкая власяница, но женщина не кричала от боли. Больше того, на её теле не оставалось следов от ударов, а власяница не прорвалась. Тогда казаки поняли, что перед ними — святая, отпустили её обратно в лес, а сами — убрались. Епархия тоже решила оставить
