своеобразным призванием американцев. Центральным также было стремление ускорить экономическую и политическую реконструкцию Европы, не в последнюю очередь для того, чтобы оживить рынок американских товаров. Менее возвышенным, но не незначительным было желание разгрузить значительные излишки сельскохозяйственной продукции в Америке, накопление которых в значительной степени было связано с политикой продовольственного администратора Гувера. Неотделимой от этих соображений и придававшей распределению продовольственной помощи дух крестового похода была решимость, как выразился Гувер, «остановить волну большевизма».
Непосредственную озабоченность вызывали обездоленные народы Центральной Европы — термин, используемый в ту эпоху для обозначения участка территории от Рейна до западной границы Красной Руси. Экономическая и политическая нестабильность этих в основном молодых государств, восставших из пепла старых империй, сделала их уязвимыми для распространения с Востока «болезни большевизма», согласно популярной концепции того времени. Обычно предполагалось, что это заболевание было вызвано голодом. Таким образом была поставлена оценка самой Русской революции — безусловно, Гувером, который свел ее к «продовольственному бунту». Неспособность решить проблему нехватки продовольствия в течение 1917 года расчистила путь к власти чудовищным Ленину и Троцкому. Таким образом, большевизм был тем, что происходило, когда хорошие люди голодали, даже инстинктивно демократические русские из воображения Вильсона.
«Большевизм, «писал Гарольд Фишер в 1927 году о первых послевоенных годах, «в сознании большинства представлял собой не политическую или экономическую теорию, а разрушение общественного порядка, конец всякой безопасности личности и собственности, господство кровавого насилия». Такое упрощенное понимание явления привело здравомыслящих людей к мысли, что, если Центральная Европа станет жертвой большевизма, будет трудно спасти остальную Европу от той же участи. Таким образом, 25 апреля 1919 года, в разгар кризиса, Гувер писал: «Конечно, главной целью Соединенных Штатов в борьбе с голодом в Европе является спасение жизней голодающих людей. Второстепенной целью, однако, и едва ли менее важной, было победить Анархию, которая является служанкой Голода». Показательно, что в те первые дни слово «анархия» использовалось как синоним слова «большевизм». Гувер был в курсе сложных теоретических основ советского эксперимента, но, как и большинство людей, он понимал, что какой бы массовой привлекательностью он ни пользовался, это могло быть только результатом нищеты и нарушения порядка.
Все предполагали, что большевики в России прилагают все усилия для распространения этой анархии. С момента своего октябрьского переворота они предсказывали неминуемую мировую революцию, заявляя, как истинные марксисты, что это неизбежно, но также, как истинные ленинцы, что это необходимо в краткосрочной перспективе для выживания большевистского правления в России. Таким образом, любое правительство, созданное не по советскому образцу, считалось нелегитимным, не говоря уже о том, что по своей сути было опасным, и должно было быть свергнуто. Организационным механизмом, созданным для координации этих усилий, был Коммунистический интернационал, Коминтерн, в состав которого входили все коммунистические партии, но который базировался в Москве и находился под властью и контролем большевиков. Самым тяжелым оружием Коминтерна на сегодняшний день была пропаганда, которую он нацеливал в основном на Германию, считавшуюся лучшей и стратегически наиболее важной перспективой социалистической революции.
«Большевизм неуклонно продвигается на запад, захватил Польшу и отравляет Германию», — телеграфировал Вильсон лидерам конгресса из Парижа в январе 1919 года. «Это нельзя остановить силой, но это можно остановить едой». Это убеждение не относилось к самой русской мекке, где Уилсон, по-видимому, пришел к убеждению, что болезнь можно победить силой оружия. В противном случае Американский экспедиционный корпус не был бы втянут в Гражданскую войну в России. В дебатах по поводу вмешательства союзников Гувер выступал за продовольственное противоядие — возможно, предсказуемо для того, кто командовал не солдатами, а работниками по оказанию помощи. В меморандуме Вильсону от 28 марта 1919 года он утверждал, что было ошибкой посылать войска в Россию, тем самым давая большевикам оправдание их неудачам. Если их не потревожить, они сами по себе устроили бы достаточно большой беспорядок: «В мир не может прийти большего счастья, чем то, что у этих глупых идей где-то появится возможность обанкротиться».
Также по этой причине он выступал против экономической блокады России союзниками, введенной в качестве военной меры летом 1918 года, чтобы предотвратить сотрудничество между Германией и Россией, а затем поддерживался в качестве санитарного кордона в течение года после заключения мирного договора. По мнению Гувера, лучше «приоткрыть завесу над этим экономическим экспериментом».
В своей докладной записке Вильсону от 28 марта, которая представляла собой расширенное эссе об Америке и большевизме, он писал, что если случится так, что Кремль предпримет военный крестовый поход с целью продвижения коммунизма на запад, то Соединенные Штаты должны быть готовы сражаться, и по тем же причинам, по которым они вступили в войну против Германии. Однако в отсутствие такого предприятия, [мы] не должны ввязываться в то, что может оказаться десятилетним военным противостоянием в Европе. Американский народ не может сказать, что мы собираемся настаивать на том, чтобы какое-либо данное население решало свои внутренние социальные проблемы в соответствии с нашей конкретной концепцией демократии. В любом случае, у меня есть самые серьезные сомнения в том, что внешние силы, вступающие в такое предприятие, могут принести что-то иное, кроме бесконечного вреда, поскольку любая большая волна эмоций должна закипать и распространяться под давлением. При качании социального маятника от крайних левых обратно к правым он найдет точку стабилизации, основанную на расовых инстинктах, которые никогда не могли быть установлены вмешательством извне.
Аналогия с маятником была излюбленным приемом Гувера для объяснения политических событий в Центральной Европе. Он счел неудивительным, что радикализм, который был «основан на реальном социальном недовольстве», получил распространение в тех странах, где когда-то правила реакционная тирания. «Если прошлые революции в невежественных массах являются каким-либо ориентиром, маятник все же качнется обратно в какое-то умеренное положение, когда горький опыт научит экономическим и социальным безумствам нынешних навязчивых идей». Вмешательство союзных армий в России может послужить остановке или даже обращению вспять качания маятника.
С другой стороны, не может быть и речи о том, чтобы Соединенные Штаты предоставили политическое признание «этой убийственной тирании» в Москве, шаг, который только послужил бы стимулу «акционистского радикализма» в Европе. Гувер имел в виду именно то, что происходило в тот момент в северной Германии, на арене радикально-социалистических беспорядков, включая неудавшееся восстание Спартистской лиги в Берлине. Однако его идея сокрушить этот «зарождающийся большевизм» путем импорта продовольствия шла вразрез с общественными настроениями в Европе и Америке, которые выступали против оказания помощи побежденному врагу, особенно свирепым гуннам. Такая помощь была четко ограничена в ассигнованиях конгресса в размере 100 миллионов долларов в январе 1919 года, что вынудило Гувера импровизировать с ее финансированием до июня, когда подписание Версальского мирного договора упростило сбор средств непосредственно для оказания помощи Германии и Австрии.
Северная Германия была не единственной ареной революционной активности
