почвы. Земля как бы старалась стряхнуть с себя непрошеных гостей. И Волосков из мира дум моментально вернулся к реальной действительности.
Потерпевшая лежала на измятой траве под молоденьким кленом. Ее маленькая фигурка с согнутыми ногами и прижатыми к животу руками вызывала смешанное чувство жалости и отвращения. Растрепанные волосы на ее голове слиплись от крови, на шее тоже была кровь.
От группы рабочих, стоявших невдалеке, отделился милиционер и подошел к Волоскову.
— Вот фамилии граждан, обнаруживших эту женщину, — сказал он, протягивая листок бумаги, — потерпевшая Лидия Герман.
— Герман? — переспросил Венедикт Михайлович. — Знакомая фамилия.
Он вспомнил, что эта женщина известна милиции как особа легкого поведения. «Очевидно, твое легкомыслие и довело тебя до теперешнего положения», — мелькнула у него мысль.
Из-за угла ближайшего дома показалась машина скорой помощи. Она остановилась на асфальте и из нее вышли две женщины в белых халатах. Одна из них несла сложенные носилки.
— Постарайтесь привести ее в чувство, — обратился Волосков к подошедшим женщинам.
— Только не здесь, — заметила та, что была без носилок, помогая другой укладывать Герман на носилки.
— Попрошу вас всю одежду потерпевшей сложить в отдельном месте и без разрешения следственных органов никому не выдавать, — сказал Венедикт Михайлович.
— Знаем, — услышал он в ответ.
В это время кто-то тронул Волоскова за плечо. Он обернулся и увидел следователя прокуратуры Александра Ильича Ененкова. Соломенная шляпа, слегка сдвинутая назад, с выбивающимися из-под нее волнистыми светлыми волосами и широко открытые глаза следователя с набрякшими под ними мешками были знакомы Венедикту Михайловичу до мелочей. Украинская рубашка с воротником, выпущенным на черный пиджак, дополняла его портрет.
— Батурин к нам не будет подходить, а потолкается среди публики, — тихо сказал Александр Ильич.
Волосков кивнул. Он уже заметил, что к группе любопытных людей, стоявших неподалеку, подходил старший оперуполномоченный отделения уголовного розыска Леонид Александрович Батурин. На нем был просторный и слегка помятый костюм. На худощавом лице Леонида Александровича блуждала полуулыбка, отчего весь его вид был простоватым, не вызывающим настороженности.
Ененков тем временем, присев на корточки, составлял протокол осмотра места происшествия. На измятой траве валялись осколки разбитой бутылки из-под водки и стакан. Стекла были покрыты крупными каплями росы. Здесь же валялись: обертка от конфет «Буревестник», станиолевая бумага от плавленного сыра и перочинный нож с красной пластмассовой ручкой. Большое лезвие ножа было открыто и на нем ржавела запекшаяся кровь. Тут же лежала окровавленная пластинка безопасной бритвы.
Закончив составление протокола, Волосков и Ененков на мотоцикле доехали до райотдела милиции, где в кабинете Венедикта Михайловича молча закурили, обдумывая увиденное. Не договариваясь, ожидали прихода Батурина.
Наконец Батурин пришел. Простоватой полуулыбки на его лице как не бывало. Он был хмур и сосредоточен.
— Говорят, только то, что она распутная и это дело рук какого-нибудь из ее клиентов, — сказал Леонид Александрович.
— Пока и у нас такое мнение, — отозвался Венедикт Михайлович, глянув на Ененкова. Тот кивнул.
— Ее клиенты — молодежь, — продолжал Батурин, — со взрослыми она дела не имела. Любит выпить. Вот и все.
— Давайте наметим возможные версии, планы проверки их да приступим к работе, — сказал Волосков, взяв ручку и кладя перед собой лист чистой бумаги.
Подробное обсуждение каждой версии и путей ее проверки продолжалось долго. Уже начали приходить на работу другие сотрудники, когда обсуждение было окончено, и Волосков пошел доложить о происшествии начальнику райотдела.
— Ты пока, Леонид Александрович, сходи на квартиру к Герман, — сказал Венедикт Михайлович, обращаясь к Батурину, — да заодно достань там фотографию потерпевшей и размножь этот снимок.
— А я побываю в медсанчасти, — произнес Ененков.
На квартире Герман Батурин ничего не узнал. Она жила с матерью и взрослой сестрой. Мать не знала знакомых Лидии. Дочка никогда к себе домой никого не приводила, и никто к ней не приходил. Ничего о своих встречах и о своих знакомых она матери не говорила, сестре тоже. Работала Герман в столовой прокатного цеха металлургического завода посудницей.
— Вообще, я и этого-то еле-еле добился от матери, — мрачно закончил Батурин, — старуха уже знает о случившемся.
— Ну что ж, займись пока сестрой Герман, Леонид Александрович, — предложил Батурину Волосков, — а на завод в столовую я сейчас пошлю оперуполномоченного Драча. Завод — его микрорайон.
Столовая располагалась непосредственно в цехе в отведенном ей помещении. Полнеющая коренастая фигура Драча, когда он шел по цеху и отвечал на приветствия знакомых, ничем не выделялась среди рабочих, разве более опрятным видом, в связи с чем его можно было принять за инженера из заводоуправления.
Войдя в столовую со стороны кухни, Драч увидел несколько длинных ящиков, стоящих у стены в коридоре. Верхний ящик был открыт и в нем ровными рядами на мелких стружках лежали яички.
— Богато яичек, — сказал Драч, обращаясь к директору столовой, откуда-то появившемуся на стук двери. Хотя оперуполномоченный уже много лет жил в Челябинске, но когда начинал с кем-нибудь говорить, то собеседник сразу понимал, что перед ним человек, проживший детство и юность в украинском селе.
— Вам не предлагаю, потому знаю ваш характер, а вы знаете мой, — с готовностью отозвался директор, засовывая руки в карманы белого халата.
— Ведите в свою клуню. Разговор есть, — не реагируя на слова директора, сказал Драч.
Они вошли в небольшую комнатушку с низким потолком, которая действительно напоминала чем-то сарай. В ней находились какие-то запечатанные ящики, оцинкованные бачки, на стенках висели халаты и разная одежда, в углу выстроились несколько швабр и лежала куча тряпок. На столе, стоявшем в центре, в беспорядке валялись листы бумаги, газеты, бланки накладных, карандаши, ручки и копирка.
— Как ваша посудница Герман? — спросил Драч, усаживаясь за стол. — С кем больше всего дружбу водит?
— Ни с кем. Она, как вам сказать, неуживчивая.
— Я имею в виду не персонал столовой, а посетителей, которые приходят кушать.
— Не замечал. Чего зря на человека говорить. Не знаю. Ведь у нас, кроме рабочих цеха, пятая группа из ремесленного училища питается. Молодежь, а Герман средних лет!
— А вчера ничего не замечали за Герман?
— Не замечал. Со мной она и не разговаривает. Я же начальник!
— Ну, ладно, начальник! Давайте своих подчиненных по очереди.
— Сию минуточку! — директор выбежал.
Одна за другой проходили работники столовой, но никто из них ничего о знакомых Герман не знал и ничего странного или подозрительного в ее поведении накануне никто не замечал.
— Сейчас зайдет последняя, официантка Постникова! — просунул голову в дверь директор.
Но Постникова тоже ничего о знакомых Герман не знала.
— А вы не видели, чтобы она вчера с кем-нибудь разговаривала?
— Нет, этого я не видела. Но я сама с
