И только на него смотрела с ненавистью и холодным презрением, будто он самолично виноват во всех ее бедах. Самое смешное, что ничего плохого он ей не сделал. Впустил в сердце замка, позволив коснуться самого ценного, что здесь росло, выделил комнату, велел замку присматривать, чтобы не влезла куда не надо и не убилась ненароком. В чем, спрашивается, винил его колкий, злой взгляд зеленых глаз? Стоило сморгнуть, как лицо ее тут же вырисовывалось из темноты, напряженное, осуждающе, разочарованное.
Чудовище… Так она сказала накануне? Все верно. Убийца, затворник, пустивший в себя слишком много тьмы. Иногда казалось, что вобравший всю тьму разом. Куда больше, чем стоило и можно выдержать смертному. Жалел ли он? Нет. Ему нужна была сила, достаточная, чтобы убить и он, совсем еще ребенок, не готовый к такому количеству тьмы в душе, тянул ее из разлома, будучи в своем праве, посвященным наследником Хранителя. Если бы понадобилось, он бы и сейчас сделал так же, даже зная, как дорого придется всю жизнь платить за это решение.
Риэрн прошел к столу, коленом отодвинул стул, устало опустившись на него, налил себе вина. Первый контракт на поставку всего необходимого для жизни в замке заключил тот самый прадед — Аэрн Латру. Пока строили замок, дед с женой жили в ближайшей деревне. Уехать новый хозяин бездны, как его прозвали селяне, не мог. Стоило связи ослабнуть и подавленные его волей существа вновь поднимали головы, наполняя лес диким, холодящим душу воем. Как только замок вырос над лесом, Аэрн с женой и едва окончившим академию сыном переехал в самое сердце темного леса, покидая его пределы только когда кому-то из сельчан нужна помощь мага. В уплату за такую жертву селяне обслуживали замок, поставляя семье мага продовольствие и необходимые в быту мелочи. Портальные шкафы располагались в подсобках мясника, пекаря, кожевника и остальных ремесленников. Стоило опустить в шкаф посылку, та сразу же переправлялась в подвалы замка. Прямо как это вино. Столько веков прошло, а селяне все так же исполняли долг, хоть Риэрн ни разу не вышел к ним с тех пор, как стал хозяином этих земель и хранителем бездны.
Усмехнувшись, маг сделал большой глоток. Его опять знобило и алкоголь не помогал согреть черное нутро. Налив еще бокал, маг покачал перед глазами бордово-масляной жидкостью. Новую порцию доставили позавчера. Как бы не была сильна людская ненависть, а страх перед силой и чернотой первородной магии все равно сильнее. Они не посмеют нарушить установленного порядка, потому что тогда порождения тьмы выйдут из леса. Это сейчас Риэрн держит их при себе, но может ведь спустить с поводка в любой момент. Люди этого вполне заслуживали, надо сказать.
— Можно? — Риэрн вздрогнул, открыв глаза, потер затекшую шею, огляделся, осознав, со смешком, что уснул на собственном столе. Вино, которым он пытался согреться, пятном растеклось по столу, местами впитавшись в раскрытую на эпохе первого разлома книгу. Листы побагровели и набухли, как свежая, отмеченная воспалением рана.
Переведя взгляд на дверь, Риэрн скользнул по женской фигурке, смущенно мявшейся в дверях. Странная девочка. То кидается на него цепным псом, то пугливо опускает глаза в пол. Раздвоение личности у нее что ли?
Недовольный, что селянка застала его спящим вот так, прямо за столом, с опрокинутым бокалом вина (подметила, совершенно точно подметила и это), он поморщился, но войти позволил.
— Говори, — отрывисто бросил маг, не дожидаясь, когда Марта дойдет до стола.
— Уже стемнело, вы… ты говорил, что я могу пойти в оранжерею еще раз. Вечером. Скоро ночь, — теперь она будто не могла решить выкать ему или фамильярничать. С момента первого знакомства уже пробовала и так, и эдак, все еще не решив, что больше по вкусу. Ее “ты” казалось не менее холодным, чем пустое, безжизненно-официальное “вы”, так что сам Риэрн не ощущал совершенно никакой разницы. Это всего лишь буквенное облачение отношения. Если от смены звуков отношение не меняется, то какая разница?
Удивившись словам вошедшей, маг обернулся, бросив взгляд на окно за спиной. Сколько же он спал, что уже стемнело? Только что же водил дурочку эту самоотверенную отдавать свою жизнь ради призрачной надежды на чужое спасение. Наивная, глупая селянка!
— Ну пошли, раз тебе так не терпится. Умереть, как говорится, никогда не поздно.
Протянув руку, он в этот раз ждал, когда Марта сама вложит пальцы в ладонь. В конце концов, это нужно ей.
“Кого ты обманываешь, Ри. Это нужно тебе. Из вас двоих ты в более отчаянном положении. Причем, у нее-то, может еще и есть шанс, а у тебя?”
В собственный шанс он давно уже не верил. Однажды сам его раздробил. Этими вот руками, что теперь так неуверенно и робко сжимала пришедшая в замок за спасением девчонка. Сколько лет? Едва стукнуло двадцать?
— Я не хотела тебя отвлекать, думала — схожу сама и просила Аэрна меня отвести, а он сказал, что может только вывести, потому что оранжерея не пускает никого, кроме хозяина, — звучало будто Марта оправдывалась за беспокойство. Риэрн перевел взгляд на ее лицо, усмехнувшись.
— Верно, оранжерея — это сердце замка. Никто не может попасть сюда без моего позволения, — на самом деле не так. Раньше в оранжерею могла попасть только хозяйка. Даже отец не вошел бы, не захоти мама, чтобы кто-то нарушил ее покой. Но теперь хозяйки у замка не было. Его сердце пустовало, затянутое чернотой, оскверненное магией смерти. Риэрн выпустил руку Марты, отчего-то совершенно не желая отпускать ее от себя. Казалось, от ее пальцев шло тепло. Не этим ли теплом девчонка отогрела луноцвет?
“Ты опустился до зависти перед цветком, Ри? Что же дальше?”
Марта привычно присела на дощатую скамейку, уложенную поверх бетонного ограждения клумб, протянула руку, коснувшись самых свежих и оттого бумажно-тонких листьев, едва зеленых, прозрачных почти. Пальцы ее тронули острую пику листа, обвели, едва касаясь контур, словно получалая искреннее удовольствие от этого прикосновения. Риэрн сглотнул, неотрывно глядя за движением знакомых рук. По напряженному телу прошла дрожь. Когда в последний раз к ним в замок кто-то заходил? Ничего удивительного, что девчонка вызывает в нем определенные ощущения. Это нормально, закономерно даже.
Марта снова принялась что-то нашептывать побегу. Ее тихий, мелодичный голос казался лаской не менее соблазнительной, чем медленные, тягучие движения пальцев. Риэрн видел, как мягкие подушечки отдают растению силу. Знал, что Марта не та, кто смог бы делиться ею без угрозы для себя самой и злился на нее, на проклятый этот цветок и на себя,
