Максим записал в дневнике: «Приехал папа. Как неожиданно и как вовремя. Как приятно, что он смотрит также как и я на войну и что видит русское самохвальство».
С целью дискредитации А.М. газета «Биржевые ведомости» напечатала фальсифицированные письма Горького Шаляпину с патриотическими высказываниями. Горький якобы сказал, что «не успокоится, пока собственноручно не убьет хоть одного немца». А.М. писал сыну: «Так как говорится “хоть одного” значит предполагается, что у меня есть аппетит убить многих».
В иностранной печати появляется информация о том, что Горький отправляется на войну санитаром. Миланская «Секоле» сообщила, что сын А.М. записался добровольцем во французскую армию, поступил в полк, стоящий в Ницце, и просит послать его на передовую. Оказалось, речь шла о крестнике А.М. – Зиновии Пешкове. В ответ на эти «сообщения» А.М. пишет сыну: «Вот тебе – новость, воин! Я – санитаром, ты – солдатом, теперь следует бабушку назначить в артиллерию, мать – авиаторшей и все будет в порядке!»
Усиливающийся шовинизм и антисемитизм подталкивали А.М. к созданию радикально-демократической партии, партии, которая объединила бы всех прогрессивно мыслящих людей. Поскольку партия должна иметь свой печатный орган, Горький озаботился созданием газеты «Луч», организовал сбор средств на ее издание. Заявленная цель газеты – борьба за конституционную Россию, без пораженчества, без уклона в интернационализм и в социализм.
Вместе с издателем Иваном Сытиным А.М. организовал встречу в Москве с князем Георгием Львовым, который в 1917 году станет первым главой Временного правительства, с недавним председателем Думы Александром Гучковым, с крупным предпринимателем и депутатом Думы Александром Коноваловым, с популярным журналистом Власом Дорошевичем… Речь шла о материальной поддержке. Договориться не удалось, большая часть присутствующих настаивала на организации издательства в Москве, что не устраивало ни Сытина, ни Горького.
А.М. организовал издательство в Петрограде на деньги Сытина, Коновалова, а также председателя правления Сибирского торгового банка Эрнеста Груббе и крупного ростовского предпринимателя Бориса Гордона. Он пригласил именитых авторов: Владимира Короленко, Михаила Грушевского, Ивана Бунина, Валерия Брюсова… В научный отдел – знаменитого физиолога растений Климента Тимирязева.
Все решено, заключен договор с типографией, и вдруг А.М. пишет Короленко: «Луча» не будет. Судя по всему, кто-то дал указание владельцам типографии выставить неприемлемые «разбойничьи» условия. И все же Горький решил не сдаваться и продолжить дело, на которое уже потратил пять месяцев работы и уйму энергии. Коновалов приобрел для издания собственную типографию. Но события в стране начали развиваться в таком направлении и так быстро, что Горький решил выпускать новую газету с совершенно другим направлением. Уже в апреле 1917 года начала выходить «Новая жизнь», ставшая печатным органом Российской социал-демократической рабочей партии интернационалистов.
Огромное количество дел не позволяло А.М. видеться с сыном так часто, как им обоим хотелось бы. Из писем сыну: «Мне очень грустно, что не могу приехать сейчас, как обещал, но – делать нечего, приходится отложить». «Вот видишь, – снова я не исполнил своего обещания, но, право, я не виноват в этом. Выходит как-то так, что мне все чужды, мне никого не нужно, а я нужен всем, и все меня тащат кому куда нужно…» «Дорогой друг мой! Очень много думаю о тебе, очень беспокоюсь за тебя. Страшно хочется, чтоб ты скорее кончил школу и освободился».
А со школой у Максима действительно были сложности, но, по счастью, директор училища Баженов, чутко к нему относившийся, порекомендовал для дополнительных занятий своего бывшего ученика – студента Московского университета П.С. Назарова-Бельского. Екатерина Павловна позвонила в общежитие, где в то время проживал Петр Степанович, и пригласила его зайти. Максим и его будущий учитель познакомились, и начались их занятия. Поначалу ограничились только гуманитарными предметами, но затем взялись и за математику с физикой. Петр Степанович строил обучение на дружбе с учеником и на личном примере, старался увязать теоретические занятия с практикой. Изучая в курсе физики оптику, подробно разобрали устройство и принцип работы фотокамеры, и съемка на всю жизнь стала одним из любимейших занятий Максима. Его снимки позднее печатались во многих советских журналах. Благодаря дополнительным занятиям Максим быстро догнал по всем предметам товарищей по классу, и только Закону Божьему его невозможно было заставить заниматься. Максим постоянно задавал батюшке «дерзкие вопросы» о несоответствии Библии теории Дарвина, а батюшка – священник отец Горбоновский – ставил ему двойки. И даже в тех редких случаях, когда отвечал Максим вполне удовлетворительно, все равно ставил двойку, приговаривая: «За ответ поставил бы тебе тройку, но за неверие ставлю два».
Между тем приближались выпускные экзамены, и двойка в дипломе по Закону Божьему была равносильна «волчьему билету» – лишала права поступать в высшие учебные заведения. Что делать? Директор Баженов пригласил в училище Назарова-Бельского, и вместе с инспектором И.И. Соколовым и священником отцом Горбоновским стали искать выход. Батюшка оказался человеком добросердечным и вовсе не желал «наказать» Максима. Решили, что Максим подготовит главу из истории церкви. Выбрали «Путешествия святых апостолов Петра и Павла». Поскольку на экзамене присутствовали представители Московского учебного округа, разыграли маленький спектакль. Максим вытащил билет и, как было условлено, передал его отцу Горбоновскому. Что там было в билете – неизвестно, но батюшка прочел: «Путешествие святых апостолов Петра и Павла. Ну что же, расскажите нам…» Таким образом самый трудный экзамен оказался позади.
Интересы Максима не ограничивались только учебой и чтением книг, которыми во множестве снабжал его отец. Он был музыкален, его школьная учительница пения говорила: «Хороший слух, но совершенная безучастность к пению заставила меня удалить его из хора». Макс любил неаполитанские песни, оперу – особенно «Кармен», увлекался джазовой музыкой. Привез с собой из-за границы множество пластинок, возмущался, когда при нем называли джаз упадочным, ресторанным искусством.
Еще будучи учеником 5-го класса, Максим писал сатирические рассказы. Он никому не показывал их, даже родителям. Читал их при «закрытых дверях» Назарову-Бельскому и только потому, что тот был его преподавателем русского языка и литературы. Как вспоминал Петр Степанович, рассказы были очень ярки, образны: «По ним я увидел как живых итальянских монахов… их алчность, ханжество, подлое лицемерие и похотливость».
До приезда в Москву Максим почти не знал драматического театра, в столице он «открыл» для себя «Художественный» и высоко ценил его, восхищаясь игрой Василия Качалова, Ивана Берсеньева… А.М., также выделявший МХТ, писал Максиму: «Вообще следует ходить в Художест[венный] театр, предпочитая его другим, ибо все другие не могут дать той полноты впечатления, которую дает Х[удожественный] театр. Свободный? Там есть недурно поставленные пьесы, но – кроме Монахова – нет артистов».
Но любимым искусством Максима стало, пожалуй, кино. Он был поклонником американского фильма с авантюрной фабулой. Русские фильмы он обвинял в излишнем психологизме и отсутствии динамичности. Из его
