class="p">Вот к ним-то ввиду приближающегося шторма и поспешили два цистерцианца, а Лео Торнвиллю, как брат Сильвестр его ни уговаривал, взбрело в голову разделить грядущую опасность с командой, чего брат-казначей никак не мог понять (второму монаху оказалось откровенно все равно).
Стоянка в порту была дозволена местными властями (а фактически венецианцами) довольно быстро ввиду того, что англичанами ничего там не планировалось ни продавать, ни покупать, а все необходимые бумаги — целая груда! — были оформлены еще в Лимассоле. После этих формальностей когг спустил парус, все грузы были намертво принайтовлены в трюме, все возможные лишние отверстия, кроме шпигатов для слива воды, были тщательно закупорены. Теперь оставалось только надеяться на крепость дубового корабля да на портовый волнолом.
Небо окончательно заволокло чернейшими тучами, подул сильный ветер, и буря началась. Человеческий язык, пожалуй, недостаточно искусен, чтобы передать ее — не просто как явление природы, но во всей полноте, как движение десницы Творца, показывающего, что человек — лишь муравьишка!
Лучшие из греческих умов провидели Его, Творца Единого, и во владыке ветров Эоле, освобождавшем из мехов буйные ветры, пенящие море, рвущие паруса и ломающие снасти. Угадывали Его и в грозном громовержце Зевсе[9], который метал огненные молнии в корабли и таким образом карал мореплавателей за прегрешения их. И даже в Зевсовом брате, владыке морей и колебателе земли Посейдоне.
От одного настроения Посейдона зависела участь плывущих. Он вздыбливал волны морские своим трезубцем, отчего те, подобно неуправляемым быкам, обрушивались на борта судов, обращая дерево в щепы. Он был отцом и властителем множества морских чудищ, послушных одному его слову и готовых покарать неразумных людишек, забывших о том, что и над ними есть Всевидящее Око!..
Трубят в свои раковины тритоны, плещутся на гребнях волн веселые наяды, держась за гривы морских коней-гиппокампов, неуклюже пляшут чудища морские под сирингу[10] циклопа Полифема — буря в виноцветном гомеровом море!!!
Некогда как раз такая буря привела на Кипр короля Ричарда Львиное Сердце, смешав античные мифы с реальным королем-львом, сама жизнь которого стала легендой… Но вернемся, пожалуй, лучше к нашим героям.
У Лео дух захватывало от переживаемого. Он ни на секунду не пожалел о том, что не присоединился к дезертировавшим монахам. Весенне-летнее море на Кипре не особо теплое, а тут еще и ветрище! Рай после многодневного зноя. Палуба пляшет под ногами.
Кто-то укрылся в трюме, а остальные, держась за снасти или даже привязав себя, делали все возможное, чтоб корабль, кувыркаясь на волнах, не черпанул излишек воды, могущий привести его к опрокидыванию. Не меньше заботились, чтоб его не сорвало с якорей и не выкинуло на берег.
Появилась небольшая течь, но поддавшиеся удару волн доски оперативно подперли бревнами, провели прочие нужные в таком случае работы и спасли корабль. Что-то треснуло на форкасле; Лео пошел посмотреть, а дальше… Он и сам не понял, как оказался за бортом, да и не до того было, так что злодеяние подкупленного цистерцианцем Энтони аркебузира, толкнувшего Торнвилля, осталось ему неведомо.
Ледяной вал мгновенно накрыл юношу. Благо Лео умел плавать, хотя и не особо хорошо, однако удар волны чуть совсем его не оглушил. Если кто-то по наивности своей полагает, что вода мягка и удар волны не особо страшен, тому следует знать: удар морской волны сравним с ударом боксера в перчатке. Вынырнув на поверхность и глотнув воздуха, Лео чуть не оказался расплющен новым ударом о скулу корабля. Начало казаться, что конец неминуем, но Торнвиллю повезло — он поймал конец оборванной снасти, привязанной к бушприту, и с трудом, несколько раз ударившись о нос корабля, сумел вылезти из пучины и залезть по веревке на бушприт, а оттуда и на сам когг.
Добравшись с помощью моряков до каюты, юный рыцарь в изнеможении лёг; боцман напоил его джином; огненная влага растеклась по телу, оживляя. Качать стало меньше; буря шла к концу… А когда все успокоилось и капитан зашел навестить Лео, тот спросил:
— Всё ли хорошо, все ли живы? Как порох?
— Всё неплохо, господин. Никто не погиб, повреждения незначительны, порох сух. Люди, конечно, измотались, ну да это дело нам привычное.
— Вот что, капитан… Пока этих скупердяев, святых отцов, нет на судне, бери для всех бочонок кумандарии. Скажу, что разбился, а вы погуляйте.
— Благодарствуем! Оно неплохо — господского-то винца отведать!..
— Ну и хорошо.
— Не надо ли найти врача?
— Излишне. Измолотило меня изрядно, но ничего, полагаю, не сломано, а это главное.
— Верно, — согласился капитан. — Все зло от врачей. Лучшее лекарство для моряка — хорошая выпивка и бабешка. Дал бы господин тройку золотых… — чуть помедлив, произнес моряк, не уточняя зачем.
— Бери, если тебе надо, — устало ответил Лео и закрыл глаза. После всего пережитого клонило в сон.
Словно продолжение сновидения, снова вошел капитан с какой-то закутанной с ног до головы высокой фигурой в капюшоне. Маленькая каюта наполнилась странным сладким ароматом восточных масел.
Конечно, капитан постарался и привел не обычную грошовую пропитую портовую шлюху. Он тихо удалился, закрыв дверь, а она, сняв с головы капюшон, распустила гриву волос цвета воронова крыла и приветливо улыбнулась, сразив юношу стрелами-молниями черных глаз. Он, зачарованный неожиданным приключением, привстав и облокотившись на ложе, улыбнулся ей в ответ, и этого было достаточно.
Гостья отстегнула фибулу плаща, и его крылья медленно разошлись в стороны, остановив свое движение на остриях налитых персей — кипрянка была совершенно нага и прекрасно сложена. Она начала свой неспешный волшебный соблазнительный танец, неумолимо приближаясь к Торнвиллю, то умело прикрывая свои прелести плащом, то, напротив, обнажая их. Неверный свет посветлевшего после бури дня, просачиваясь сквозь небольшое оконце, играл на умащенной маслами бархатистой, лишь слегка смугловатой коже.
Лео без слов протянул к красавице руки; она сбросила плащ и легла на англичанина, обвив руками и ногами, чем-то похожими на благоуханных райских змей…
Киприда ушла до прихода монахов, который, надо сказать, подпортил волшебные впечатления неискушенного юноши. Дотошный Сильвестр заметил непривычные ароматы и устроил по этому поводу целый допрос, а затем началось докучливое жужжание по поводу того, что неразумному юноше надо просить прощения у Всевышнего за грех прелюбодеяния, совершенный столь мимо-думно, ну и т. д.
— Завтра, — холодно ответствовал Лео. — А на сегодня хватит нравоучений. И так все болит, а теперь еще и в ушах жужжит.
Сам он тем временем вспоминал гостью и искренне полагал, что ему надо не столько просить прощения, сколько благодарить Подателя всяческих милостей. Стало ясно, отчего дядя так вздыхал по Фамагусте…
Наутро,
