что таких большинство. Меня в их заговор никто, разумеется, не посвящал, но глаза и уши у меня имеются. Граф Андрии заявил свои претензии на престол, однако многие почитают его кровное родство с королевским домом слишком призрачным, поэтому, да смилуется над ними Господь, сделали ставку на Танкреда, вопреки постыдному его происхождению. Мои осведомители сообщают, что заговорщики даром времени не теряют, и отправили сына Маттео в Рим, хлопотать за Танкреда перед его святейшеством. Нам остаётся уповать лишь на то, что папа Климент с отвращением отвергнет идею возложить корону на беззаконного выродка.
— Если это единственная надежда Констанции, тогда дело её воистину плохо. Ничто не пугает папство сильнее, чем перспектива объединения Сицилийского королевства со Священной Римской империей. — Не в первый раз Джоанна удивлялась, что ей приходится озвучивать столь очевидные вещи. — Папа охотно закроет глаза на запятнанное происхождение Танкреда, если это поможет ему не допустить Генриха до короны Сицилии. Поддержку он будет оказывать тайно, избегая открытого противоборства с императором и Генрихом, но даже скрытой помощи окажется довольно, чтобы обеспечить Танкреду победу.
Джоанна стала расхаживать по залу, взвешивая шансы на выступление Англии в пользу Констанции. Нет, этот сокол не полетит. Её отец не готов помогать сыну императора настолько же, насколько вступать в союз с султаном Египта. Обернувшись, королева поймала на себе ошеломлённый взгляд Вальтера. Архиепископа явно удивила способность женщины разбираться в вопросах политики. Неужели он думает, что Вильгельм никогда не обсуждал с ней государственные дела? Она ведь дочь величайшего короля христианского мира и Алиеноры Аквитанской, а не какая-нибудь рабыня из отгороженного от мира гарема — её так и подмывало напомнить прелату об этом. Не в силах и долее оставаться в его неприятном обществе, Джоанна собиралась объявить конец аудиенции, но тут дверь распахнулась и в палаты ворвался архиепископ Монреальский, сопровождаемый сенешалем, Мариам, Беатрисой и монахом в чёрном облачении бенедиктинского ордена.
Джоанну подобное нарушение протокола удивило, архиепископ же Вальтер пришёл в бешенство.
— Как осмеливаешься ты врываться к королеве без доклада и разрешения? — возопил он. — Ведёшь себя как неотёсанный деревенщина, тогда как сам постоянно попрекал мою семью низким происхождением!
Архиепископ Гильельмо задействовал самое смертоносное оружие из своего арсенала — он сделал вид, что не замечает присутствия коллеги-прелата, и даже не поглядел в его сторону.
— Госпожа королева, прошу простить меня за вторжение, я не имел намерения оскорбить. Но дело такое срочное, что мне нужно немедленно переговорить с тобой. Сообщение величайшей важности пришло от английского короля. Мне горестно выступать...
Прошло немало месяцев с той поры, как Джоанна получала весточку от кого-либо из родителей, поэтому она нетерпеливо перебила Гильельмо.
— Письмо от моего господина отца? Где оно?
Архиепископ замялся.
— Нет, госпожа, — выдавил он наконец. — Это письмо от твоего брата.
— Но ты сказал, оно от короля... — Голос её осёкся. — Мой отец... Он умер?
— Да, мадам. Скончался в Шинонском замке в июле, а в сентябре твой брат Ричард был коронован.
— В июле? А до нас весть дошла в декабре? — В голосе архиепископа Вальтера угадывалось недоверие. — Что ещё за умысел вынашиваете вы с этим подлым вице-канцлером?
Архиепископ Монреальский резко повернулся:
— Неужели я стал бы так бессовестно лгать королеве? Король Ричард отправил гонца ещё несколько месяцев назад. Но тот заболел во время путешествия и сумел добраться только до монастыря Монте-Кассино. Несчастного разбила лихорадка, и монахи уже отчаялись спасти его жизнь. Но через несколько недель он пришёл в чувство и рассказал аббату о своей миссии. Поскольку посланец оставался слишком слаб, настоятель отрядил брата Бенедикта передать эти письма: одно от короля Ричарда, другое от королевы Алиеноры. Опасаясь довериться бурному зимнему морю, брат путешествовал по суше и только этим утром добрался до моего аббатства...
— Твоего аббатства? — Вальтер до того разгорячился, что буквально брызгал слюной. — И с какой это стати письма, даже если допустить их подлинность, оказались адресованными тебе? Требуется ли более очевидное доказательство хитрого умысла...
— Он направил письма мне, потому что Монреале — бенедиктинский монастырь, как и Монте-Кассино. И настоятель знал, что может довериться мне в деле передачи посланий королеве!
Оба прелата уже орали друг на друга, но Джоанна не слушала. Вильгельм часто рассказывал ей про большое землетрясение, поразившее Сицилию двадцать лет тому назад, описывал свои ощущения в живых подробностях, и теперь она почувствовала себя так, будто земля ушла у неё из-под ног. Повернувшись, она уткнулась в плечо Беатрисе, пытаясь осознать факт, что мир её снова опрокинулся вверх тормашками.
Слух стремительно разнёсся по дворцу, и капеллан уже поджидал Джоанну у дверей часовни. Духовник находился при ней с тех самых пор, как она девочкой-невестой приехала на Сицилию, и с первого взгляда понял, что его утешения ей не нужны, не сейчас.
— Я хочу, чтобы завтра по моему господину отцу отслужили заупокойную мессу, — сказала королева, и голос её показался священнику незнакомым, слабым и отстранённым.
Когда он попытался проследовать за ней в часовню, Джоанна попросила оставить её одну. Тогда духовник расположился в дверях, полный решимости остановить хоть целую армию, лишь бы дать ей молиться и скорбеть без помех.
Джоанне казалось, что она ходит во сне — всё представлялось странным и нереальным. Как мог отец умереть? Он возвышался над миром, словно колосс Родосский, стоял выше прочих смертных, тридцать с лишним лет внушая благоговение и ужас. Представить его покойным — всё равно что представить погасшим солнце. Едва не споткнувшись, она опустилась на колени перед алтарём и стала читать «Отче наш»:
«Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra»[4]. Джоанна сжимала письма в руке, не решаясь прочитать их. Она обнаружила, что с трудом припоминает слова молитвы, затверженной наизусть с самого детства, а потом вдруг безвольно повалилась на пол, утонув в потоке жгучих слёз. Тело её содрогалось от рыданий, пока она оплакивала отца, мужа и Сицилию — страну, которую успела полюбить.
Смерть Вильгельма разрушила то ощущение безопасности, которое крепло в Алисии за месяцы, прошедшие после гибели «Сан-Никколо». Сицилия снова вдруг сделалась чужой страной, опасным местом. Девочка печалилась о молодом короле и Джоанне, бродившей словно потерянная душа, такая бледная и хрупкая в своём траурном чёрном платье и вуали. Француженку пугали вспышки насилия на улицах, она чувствовала, как напуганы дворцовые служители-сарацины. Всё перевернулось буквально за одну ночь.
В последовавшие за
