туманной полуночи. Мы взялись его выхаживать, а позже обнаружили, что на самом деле он никакой не котенок. И никогда им не был.
— Бирч, не начинай, — возмущаюсь я. — Мы все уберем.
Я быстро берусь за дело. Встаю на цыпочки, чтобы достать старые выщербленные жестяные тарелки. Для экономии пространства полки упираются в самый потолок, и я подозреваю, что Бирч нарочно поставил тарелки повыше — ради собственной забавы.
Домовой появился у нас под видом котенка, но большую часть времени он невидим. Мы впустили его в дом, но убедить его уйти оказалось задачей неподъемной, несмотря на наши объяснения, что Судьба — это не совсем дом.
Можно было прогнать его с помощью чар или соли, но родители нас не так воспитали. Пусть домовые и прочие волшебные сущности не так могущественны, как сами фейри, шутить с ними все равно не стоит; кроме того, многие из них уже достаточно давно живут в Царстве Смертных, чтобы считать его своим домом. Так что мы всегда оставляем у печурки какие-то остатки еды, а домовой за это помогает нам мыть посуду и регулярно ругается, если мы не кладем вещи на место. Он очень любит мою выпечку, особенно если там есть лимон. Что ж, пора выгрести из кармана оставшиеся крошки; при этом мне удается откопать два почти целых пирожных, чудом сохранившихся, пока мы бегали, и еще один кусочек, поменьше — его я кладу у печки. Конечно, это совсем не те сложные домашние торты, которые мы с Папой пекли на дни рождения, но мне все равно нравится мой привычный ритуал. Я всегда любила и процесс выпечки, и конечный результат, выкраивала момент для тоненького ломтика радости и делила эту радость с кем-нибудь, пусть даже совсем ненадолго. Каждую порцию я посыпаю корицей и поливаю капелькой меда, что не особо скрывает нанесенные пирожным повреждения.
Исольда сидит и сосредоточенно раскладывает ночную добычу на беспорядочные кучки, сортируя предметы по назначению, материалу или еще какому-то непонятному признаку. Я смотрю на нее, и меня захлестывает волна чувств. Она обо мне заботилась, она шла со мной на любую битву с самого детства. Я просто хочу отплатить ей тем же.
— Идем, — мягко говорю я. — Посидим на улице. Как в старые добрые времена.
Глава 6
Когда я говорила, что Судьба — вагончик скромный, я не шутила. Можно свесить ноги с крыльца и, привалившись к стенке, задрав голову, смотреть в чернильно-синее небо.
Здесь прохладно — нет ни костра, ни плотной скученности человеческих тел, и душная влажность последних дней лета немного спадает. Со стороны деревни веет ветерок, смывая с нас городские запахи. Мы жуем пирожные, и нам подмигивают далекие бриллиантовые звезды. Выпечка даже вкуснее, чем была до того, как помялась, — нежная, сладкая, чуть пряная.
Но это все равно не тот дом — не настоящий дом.
— Слушай, Силс…
Мне не нравится взгляд Исольды — почти черный, как намоченная дождем земля. Она откладывает вилку.
— Все в порядке?
Я и не заметила, что она за мной наблюдает. Кажется, моя маскировка сползла, обнажив трещины, сквозь которые просачиваются все слабости, когда я думаю о доме и обо всем, что мы потеряли. Я снова трогаю флакончик на кожаном шнуре и вытаскиваю его из-под воротника.
Делаю глубокий вдох, стараюсь, чтобы голос не дрогнул. Мне даже удается насмешливо-строгий взгляд.
— Нельзя сокращать уже сокращенную форму имени. Бессовестная.
Она расплывается в коварной улыбке.
— Но тебе же нравится. — Веселье сразу же сходит с ее лица, но глаз она не отводит. — Правда, что случилось? Я же вижу, что дело не только в сегодняшнем бардаке, так что не пытайся отмазаться.
Я скучаю по дому. Это не выразить словами. Я молча смотрю ей в глаза, взгляд которых нежнее, чем любых других во всем мире. Слова не нужны — моя сестра смотрит на меня и знает, о чем я думаю.
Да, я скучаю по дому. Скучаю так, как будто у меня живьем вырвали кусок сердца. Мы покидаем этот город, приютивший нас на большую часть весны и лето, но вернуться домой все еще не можем. Мне так не хватает знакомого размеренного ритма жизни с родителями. И еще я знаю, что они не будут — не смогут — скучать по мне так же.
Я сжимаю флакон так сильно, что пальцы белеют. Это из-за меня мы брошены на произвол судьбы. Из-за моей бесконтрольной, разрушительной, опасной магии, сделавшей меня преступницей еще до того, как Исольда впервые взглянула на отмычки.
Каждый день я отчаянно тоскую по дому. А в такие дни, как сегодняшний, — особенно.
Я почти непроизвольно приваливаюсь к плечу Исольды. Она покровительственно склоняет ко мне голову, кончики ее темных волос щекочут мне нос.
— Хочешь, расскажу тебе историю, как Мами и Папа тебя удочерили?
Еще одна традиция — каждый день рождения рассказывать об этом. В ее голосе слышится улыбка. Настоящая или вымученная?
— Ты все равно не свидетель тех событий. — Я разжевываю еще кусок пирожного. — В смысле, ну что ты можешь помнить? Тебе был от силы месяц.
— Откуда тебе знать?
— И сколько же тебе было?
— Столько, что уже и не вспомнить.
Я прыскаю.
— Ладно, рассказывай.
Пока она жует, повисает пауза.
— Так вот, — начинает она с набитым ртом, — если честно, то я, конечно, не помню. Но, как мне рассказывали, уже с самого начала, еще в младенчестве, было ясно, что ты подменыш. Мами, в конце концов, насмотрелась на младенцев. И не вздумай сказать, что у новорожденных еще не сформирована личность, потому что если так, то одной из нас здесь бы не было.
Я десятки раз помогала нашей матери, городской повитухе, принимать роды, пока люди не узнали, что я подменыш, и зареклись
