уже взошло.
А в вечернее время:
– Наше благословенное солнце зашло.
Я видел, как иногда люди, только проснувшись, вставали перед фасадом кухни и крестились на солнце. Я это тоже делал. Я не знал, для чего: разве что когда с моей бабушкой случался ночной приступ удушья или когда пятнистая корова много и злобно мычала, – тогда я это делал осознанно. Я смотрел, как взрослые осеняли себя крестным знамением, и думал: они выражают благодарность Господу за то, что остались в живых после испытания ночной темнотой. И мне кажется, в этом также выражалось определенное намерение произвести в тот день перемены, угодные Богу. В Сюдюрсвейте люди, как правило, старались жить в соответствии с волей Господней. Поэтому никто из Сюдюрсвейта ничего не достиг в большом мире, кроме разве что одного человека, и то более века назад.
Луна в Сюдюрсвейте не была в таком же почете, как солнце. Я не видел, чтобы кто-нибудь крестился на луну, и никогда не слышал, чтобы о ней говорили с благоговением. Речь о луне заходила чаще всего в связи с морскими течениями, погодой, ходом рыбы, грядущим нерестом в реках и течкой у коров.
Я всегда любил луну. Она была прекрасна, освещала человеку путь в темноте и делала вечера красивыми. Я не любил темноту, хотя было что-то привлекательное и в ее скрытых мирах.
В те годы все казалось необычным и чужим, кроме кусочка земли вокруг нашего хутора.
8
Хутор в Хали стоял на пологом холме в самом верху северо-западной оконечности луга. Оттуда море было видно лучше, чем из Брейдабольсстадюра и Герди, потому что наш хутор находился чуть выше их.
Дома в Хали, как и на других хуторах Скафтафедля тех времен, строились из камней и дерна с деревянной облицовкой. Постройки стояли вплотную друг к другу, выходя фасадами на юг, а задней стеной – на север, к горам. Мне было интересно с луга рассматривать стоящие в один ряд дома, которые словно грелись вместе. Очевидно, им было приятно находиться в компании друг друга. Когда начинало смеркаться, казалось, будто дома спали бок о бок.
Самой восточной постройкой хутора была кухня с высоким фасадом, сложенным из дерна и камней. Над фасадом была надстроена небольшая дощатая стенка треугольной формы, с довольно широким четырехугольным отверстием, похожим на окно, только без стекол, переплетов и рам, – оттуда выходил дым.
Между краем крыши и этой стенкой находилось небольшое пространство, так что к отверстию можно было подобраться поверху, что и делали в тех нередких случаях, когда требовалось вывести дым наружу. Для этого использовалась крышка, которую называли «укрытием». Она устанавливалась на краю крыши рядом с дымовым отверстием с той стороны, откуда дул ветер, и подпиралась камнями. Это делалось для того, чтобы помогать дыму выходить через дымоход и не давать ветру загонять его обратно в кухню. Когда дул восточный ветер, «укрытие» устанавливали с востока, а в случае западного ветра – с запада. Это называлось «ставить защиту». Если ветер дул с моря, то смысла в этом не было, так как он задувал прямо в отверстие и дыму было очень сложно выбраться из кухни. Он постоянно выжидал момент, чтобы пробраться наружу через дымоход, однако ветер неистово на него накидывался и загонял обратно. Дыму, однако, удавалось со второго раза выползти отдельными клубами, минуя ветер. Однако в таком случае тот начинал злиться и гнал клубы на стенку, потом вверх и далее по крыше, после чего от дыма уже ничего не оставалось.
Борьба ветра и дыма была необычным зрелищем. Казалось, что для ветра было делом принципа не позволять дыму выбраться из кухни. Но дым был хитер, и ему нередко удавалось обмануть ветер. Тогда тот мстил, полностью развеивая дым, если тот выбирался наружу. В штиль дым вверх не шел – в такие моменты он был тяжелым и ленивым, словно уснул на кухне.
Иногда говорили: «Ветер сбился с направления». К примеру, он дул с востока, а потом внезапно появлялся с юго-запада, из-за чего дым не мог выйти наружу. Тогда кто-то должен был забраться на крышу и повернуть «укрытие», установив его с западной стороны. Бывало так, что для этого посылали меня. Уже в самые первые свои походы на крышу, стоя вверху и подпирая «укрытие» у дымохода с навет-ренной стороны, я впервые почувствовал, что стал большим человеком. Смотрите! Я смог это сделать, хотя я тощий как жердь!
Было интересно подниматься на фасад кухни в хорошую погоду. Оттуда все выглядело иначе, чем со двора. Луг становился шире, и Лагуна тоже. Брейдабольсстадюр и Герди, а также находившиеся на лугу овчарня и конюшня уменьшались в размерах. Было видно далеко в море и на запад в сторону песков Брейдамёрка. Острова Хродлёйхсэйяр были немного дальше от берега, чем казалось обычно. Люди и наша собака внизу на дворе становились меньше, а я сам – больше. Такова жизнь. Когда человек становится большим, остальные люди уменьшаются.
Под восточной стороной крыши кухни от середины дома до тыльной его стены тянулась небольшая скамейка из дерна. Я понятия не имел, зачем там соорудили скамейку, хотя часто об этом думал. Но никогда никого об этом не спрашивал. Мне нравилось сидеть на ней в ясную погоду и смотреть вниз на Герди (особенно если из дымохода кухни хозяйки Гвюдлейв шел дым от готовки лепешек на углях) или же на восток в сторону Лагуны, гор и гряды Несьяфьёдль, за которой уже ничего не было видно. Я смотрел на этот кряж, который, извиваясь, спускался прямо в море. У самого берега виднелся мыс Ходн, а немного к северу – горное ущелье Альманнаскард. Я ненавидел их обоих, поскольку, когда начинался этот чертов северо-восточный ветер, с их стороны приходил туман. Небо бывало безоблачным, совершенно безветренным и радостно-солнечным, Лагуна выглядела как новое зеркало – настолько все казалось прекрасным в Сюдюрсвейте.
Но вот кто-то говорил:
– От Ходна дует северо-восточный ветер.
И если на лугу лежало сухое сено, отец замечал:
– Сейчас этот мерзкий северо-восточный ветер покроет Альманнаскард пеленой.
Наползал темно-серый, холодный туман, не похожий ни на какой другой – его часто звали пеленой, или чертовым туманом с Восточных Фьордов. Я невзлюбил эти фьорды. В короткий промежуток времени все исчезало за темными клубами тумана – солнце, ясное небо, горы и море, и с северо-востока приходила эта мерзость, иногда с отвратительными дождями и сыростью. Лагуна теряла свой прекрасный облик, и все вокруг лишалось красоты.
