Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
Но – о Петре Мефодиевиче: он здесь главный – он директор средней школы N 3 г. Могилева. А по специальности – физик. Но любит замещать по чужим предметам.
Прозвище ему, как костюм по мерке: черен, тощ, нос орлом, лицо лезвием – и бородка: типичный этот… чертик с трубки "Ява". Но это бы ерунда: он все знает и все может. Поколения множили легенду: как он выкинул с вечера трех хулиганов из Луполова; как на картошке лично выполнил три нормы; как по-английски разговаривал с иностранной делегацией; а некогда на Байконуре доказал правоту самомуу Королеву и уволился, не уступив крутизной характера.
Петр Мефодиевич непредсказуем в действиях и нестандартен в результатах. Когда Ленька Мацилевич нахамил химозе, Петр Мефодиевич сдела ему подарок – книгу о хорошем тоне, приказав ежедневно после уроков сдавать страницу. К весне измученный, смирившийся Мацыль взмолил, что жизнь среди невежд губительна, а станет огн метрдотелем в московском ресторане.
После его урока географии Мишку Романова вынули в порту из мешка с мукой: он бежал в Австралию. Замещал историчку – и Валерьянка всю ночь ркбился с римскими легионами; проснулся изнеможденный – и с шишкой на голове! На Морозова только полыхнул угольными глазами, и Мороз зачарованно выложил помрачающие ум карты; он клялся, что действовал под гипнозом, оправдываясь дырой на том самом кармане, прожженной испепеляющим взором Петра Мефодиевича.
А однажды у стола выронил фотографию, и Геньчик Богданов подал: так Геньчик уверял, что на фотке молодой Петр Мефодиевич в форме офицера-десантника и с медалью.
Вследствие вышеизложенного Петр Мефодиевич титуловался заслуженным работником просвещения и писал кандидатскую по педагогике с социологическим уклоном; ныне модно. И ему необходимо набрать материал и личные контакты по статистике. (Опять я, кажется, неправильно выражаюсь.)
Теперь понятно, почему Мефисто… простите, Петр Мефодиевич обломал кайф классу, праздновавшему болезнь русачки срывом с пятого-шестого сдвоенных уроков русск. яз-а и лит-ры. Петр Мефодиевич нагрянул лично, пресек жажду свободы и дал взамен свободу воображаемую в рамках педагогики: ход, высеченный мелом на влажном коричневом линолеуме доски.
– Почему нерешительность? Чего боимся? – подтолкнул Петр Мефодиевич.
Класс вперился в доску. Сочинение на свободную тему: искус и подвох… Школа – она приучит соображать, прежде чем раскрывать рот, будьте спокойны. С этой задачей она справляется неплохо. Некоторые так вышколены, что потом всю жизнь… но мы отвлекаемся.
"Что сделал, если б все мог", – хо-хо! Эх-хе-хе… Так им все и скажи: нашел дурных. А потом кому диссертации, а кому колония для малолетних? Класс поджался и замкнул души.
– Писать донос на самого себя? вот спасибо, – суммировал общественное подозрение скептик Гарявин. – Милые идеи у вас, Петр Мефодиевич.
"Я еще мал для душевного стриптиза", – пробурчал коротышка Мороз.
А Олежка Шпаков успокоительно поведал:
– Я, если б мог, вообще ничего бы не делал.
Свалившаяся вседозвроленность озадачивала неясностью цели: одно стать отличником, чтоб они все отцепились, а другое – превратить недостатки настоящего в цветущее будущее.
– Тяжкая стезя? – ехидно посочувствовал Петр Мефодиевич. – Морально не готовы? Или – не хочется?
– Все – это сколько? В каких пределах? – осведомился вдумчивый Валерьянка, Вагнер Валериан, и показал руками, как рыбак сорвавшуюся рыбу: широко, еще шире, и вот рук уже не хватает.
– Все – это все, – кратко разъяснил Петр Мефодиевич, взмахнув рукой вкруговую. – Ни-ка-ких ограничений. – Он гродо выпрямился: – Я освобождаю вас от химеры, именуемой невозможностью.
Освобожденный от химеры класс забродил, как закваска.
– Напишем, чего думаем, а потом ваша наука не туда пойдет, посочувствовала пышка Смелякова.
– А отметки ставить будете?..
– А без этого нельзя, – соболезнующе сказал Петр Мефодиевич.
– Э-э… – укорил Курочков, прославленный изобретатель самопадающих в двери устройств. – Удобная позиция: не ограничивать нас ни в чем, чтобы мы сами себя ограничивали во всем.
– Отметки пойдут не в журнал, а в мою личную тетрадку, – обнадежил Петр Мефодиевич, улыбаясь провокаторски.
– Час от часу не легче, – отозвался из-за спин спортсмен Гордеев.
– А фамилий можете вообще не ставить, – последовал сюрприз. – Это для меня роли не играет…
О?! Класс взревел, словно у него отлетел глушитель. Отчетливо запахло счастьем, свободой, возмездием.
А Петр Мефодиевич, погружаясь в огромную черную книгу с иностранным названием и физическими формулами на обложке, подтолкнул:
– Вы всемогущи! То, о чем всегда мечтали люди, – дано вам!
Дотошный Валерьянка снова поднял руку:
– А это всемогущество предоставляется нам всем? Или как будто мне одному?
– Только тебе, одному на свете за всю историю. Решайся! – второй такой возможности не представится никогда.
А не писать можно, опасливо хотел спросить Валерьянка… но жалко упускать такую возможность… И только поинтересовался:
– А – как же все? Остальные?
– Этого вопроса не существует, – отмел Петр Мефодиевич. – Нет остальных, – вскричал он. – Есть только ты, всемогущий, который сам все делает и сам за все отвечает.
Он потряс черной книжкой, извил пасс худыми руками, кольнул бородкой. "Гипнотизирует", – суеверно подумал Валерьянка и успел сравнить уголные глаза с пылесосом, всасывающим его.
И неожиданно улыбнулся, принимая условия игры – как бы открывая их в себе: да, он всемогущ. Он: один. Здемь и сейчас.
И очень просто.
Он покачнулся и сел.
И посмотрел на белый прямоугольник – раскрытый лист.
Лист был чист и бел. И в то же время неким внутренним зрением он словно провидел на нем абсолютновсе.Ему оставалось только сделать это. В смысле написать. В смысле – это означало одно и то же.
1) начнем с яйца (вареного или жареного?): прежде всего Валерьянка элементарно хотел есть. Последние уроки, вот и подсасывало. Аж желудок скрипел, как ботинок (кстати, их тоже ели, только варить долго).
На обед предполагались котлеты с картошкой и борщ, но тут уж Валерьянка щадить себя не стал. Он угостился шоколадным тортом и закусил его ананасом (интересно, каковы на вкус эти ананасы?). Желудок застонал в экстазе, и голодный чародей охлодил его дрожь двумя порциями пломбира. Какое легкомыслие – две! Двенадцать! А если бефстроганов смешать с вишнями и залить какао, что выйдет? – блюдо богов! Жаль, что их нет и они этого не знают.
Нет грез слаще, чем гастрономические грезы голодающего. Как говорится, жизнь крепео меня ударила, но сейчас я ударю по жратве еще крепче. Валерьянка зарылся в яства, как роторный канавокопатель: он давал сеанс одновременной жратвы.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 81
