ли это. Парень-курильщик открывает рот, как будто собираясь отредактировать просьбу, когда я заговариваю:
— Мириам.
Он оживляется, его голос становится высоким.
— Мариам? Это твое второе имя?
— Не «маре-и-эм». «Мир-и-эм». Как в слове «миркат».
— Мириам, — повторяет он, шепча это себе под нос. Мой желудок переворачивается от того, как каждый слог слетает с его губ. Он внимательно ворочает языком, чтобы правильно произнести незнакомое имя. Никогда еще никто не относился к моему имени с такой деликатностью и уважением.
— Мне нравится. Мириам.
— Оно сносно. — Я пожимаю плечами, демонстрируя ложное смирение. — А у тебя какое?
— Мое… — он колеблется, его лицо морщится. — Подожди. Прежде чем я что-нибудь скажу, ты должна поклясться, что не будешь надо мной смеяться.
Я ни за что так не сделаю. Я сохраняю безмятежный вид. Беспокойство, которое он проявляет, говорит мне, что все будет хорошо. Для меня, очевидно. Не для него.
— Все настолько плохо, да?
Он потирает лоб.
— Оно не плохое, само по себе. Просто… устаревшее.
Когда он не возобновляет разговор, я приглашаю его взмахом руки.
— Ну, давай. Продолжай, старина.
Он качает головой. Закрыв нижнюю половину лица руками, он неразборчиво бормочет, и когда я прошу его говорить громче, он делает это, повторяясь, постепенно увеличивая громкость с каждым разом, пока отчетливо не выкрикивает:
— Резерфорд!
Клянусь, я стараюсь сохранять самообладание, не удивляться и вести себя так, будто это имя не навевает образы старых, вонючих аристократов. Я пытаюсь, но терплю ужасную неудачу.
— Резерфорд, — повторяю я с отвисшей челюстью. — Ты хочешь сказать, что у меня был секс с чуваком по имени Резерфорд?
— Меня зовут не Резерфорд, это мое второе имя, а не фамилия. — Он поджимает губы и делает паузу, пока я изо всех сил стараюсь не кататься по полу в веселом недоумении. — Я мог быть Деметрио, но, по-видимому, мой папаша выиграл в «камень-ножницы-бумага» в больнице у дедушки. Но, клянусь, мое имя гораздо лучше.
— Угу. Конечно. Как скажешь, Форди.
— Не называй меня Форди.
* * *
— Ты не можешь любить шоколадное мороженое, но ненавидеть шоколад.
— Я могу и буду, — утверждаю я.
Он брызжет слюной, размахивая руками в воздухе, сгибаясь пополам.
— Но они оба на вкус как шоколад.
— Нет. Шоколадное мороженое имеет разбавленный вкус шоколада, поэтому оно не слишком сладкое. Шоколад на вкус как… — подождите, это сведет вас с ума, — шоколад.
— Отлично. Как угодно. Допустим, мы принимаем твое объяснение. — Очевидно, он не хочет принимать мои объяснения. — Тогда это значит, что ты любишь шоколадное молоко.
Я хватаюсь за пальчиковый пистолет. Выражение надежды освещает его лицо и исчезает, когда я говорю:
— Ложь. Я люблю только простое молоко. Два процента. Не давай мне это дерьмо из цельного молока.
Невозможно скрыть его отвращение. Он хочет убежать, как будто мои предпочтения заразительны. Я прикусываю нижнюю губу, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица.
— Ты из тех монстров, которым нравится мятно-шоколадная крошка, не так ли?
— Абсолютно. Я люблю свою зубную пасту с легким привкусом какао.
Резерфорд дрожит от отвращения.
— Язычница.
Я маниакально хихикаю, барабаня кончиками пальцев друг по другу, как идеальный злодей.
* * *
Уже поздно.
Уже поздно, и я должна была бы спать, игнорируя этого парня, который утверждает, что курит только в состоянии стресса, и говорит с южным акцентом, когда расстроен. Но я этого не делаю. Я участвую в разговорах, которые он заводит, и даже помогаю поддерживать их, заинтригованная каждой глупой историей, которую он разглашает, и каждым не относящимся к делу, но шокирующим мнением, которым он делится.
Уже поздно, так что я виню в этом свой личный интерес и усталость. Это влияет на мои когнитивные способности и заставляет меня вести себя необычно. И если это недостаточно веское оправдание, тогда давайте предположим, что я ускоряю свою скуку. Чем быстрее это произойдет, тем лучше. Потому что эти руки сейчас выглядят очень хорошо, и попроси он обнять его, я не думаю, что стала бы сопротивляться.
— У тебя ведь нет отношений, верно? — спрашивает Резерфорд, поглаживая спящую Рэйвен. Моя кошка мурлычет во сне и расправляет лапы.
— Почему? Тебе не нравится быть второстепенной фигурой?
Он корчит гримасу и принимает серьезный вид.
— Тебе не следует шутить об измене. Ты должна знать, насколько это серьезно.
— Но я на самом деле не знаю, — говорю я невозмутимо.
Он замирает, быстро моргая.
Я быстро уточняю, чтобы развеять любые заблуждения:
— У меня никогда не было серьезных отношений, чтобы изменять. Так что, да, я могу знать, что измена — это серьезно и неправильно, но на самом деле я не понимаю, знаю ли, какого это на самом деле. Понимаешь?
Он прикрывает рот рукой, в его глазах светится недоверие.
— Никогда? У тебя никогда не было отношений?
Я качаю головой.
— Никогда, — одними губами произношу я, отражая выражение его лица с притворным ужасом. Некоторое время он остается ошеломленным. Я немного прихожу в себя. Всегда приятно лишить парня дара речи.
— А как насчет тебя?
— А как насчет меня?
Брось это. Скажи: «Не бери в голову». За исключением того, что я хочу спать, это оправдание, которое я использую сегодня вечером, верно? А сонных людей волнуют вещи, которые они обычно не стали бы делать. Итак, я настаиваю:
— У тебя когда-нибудь были отношения? — Он похож на парня, у которого к концу обеда в первый день средней школы было три подружки.
Он откидывает голову назад и смеется.
— Тонны!
Я экстрасенс или кто?
— Я поняла, поняла. — Я шевелю бровями и хихикаю вместе с ним.
— Что я могу сказать? Такого человека трудно обойти стороной. — Он проводит руками по каждому плечу и ухмыляется. Затем, уже серьезно, он объясняет: — Мне просто нравится быть влюбленным.
Не могу понять, но это мило, что он так оптимистично относится к такого рода дерьму. Немного психованному и странному, но интересному.
— Ты был влюблен во всех, с кем у тебя были отношения?
Резерфорд на мгновение задумывается, затем пожимает плечами.
— Вроде того. Например, находясь с ними, я был уверен, что это любовь. Но мой папа говорил, что это не любовь, если не больно, когда все заканчивается.
— И тебе никогда не было больно?
Он качает головой. Чувство вины быстро искажает его черты, взгляд расфокусирован. Он говорит тихо, рассеянно, бессвязно, как будто выискивая что-то в собственных словах.
— Никогда. Даже по окончании последних отношениях, а те были довольно серьезными. Но потом… Я был таким… И это было так тяжело для меня после всего дерьма, через которое я прошел… и она… Но
