тяжело вздыхает, упираясь руками о столешницу и глядя перед собой. Кухня в лофте ему нравится. Плитка в тёмных тонах, холодильник, плита — всё спокойное и стабильное. Кроме прихлёбывающего чаем оборотня за спиной.
— Ты не забыл, что мальчишка болен?
— Нет, не забыл.
— Удивительно. А что же дальше, Дерек? Будешь возить его туда до конца его дней? Больничная койка не влезет в твою прекрасную машину. Прости, если разрушаю твои иллюзии.
По кухне расплывается запах разогретой еды и злости.
Питер больше не усмехается. Он смотрит на Дерека, прищурив глаза. Неясно, что у него на уме. Он может рассмеяться прямо сейчас, а может выпустить клыки.
Но нет.
Он просто протягивает руку и потирает то место, куда когда-то впились когти Дерека и вывернули глотку наизнанку.
— Мне нравится Стайлз, — вдруг говорит Питер. — Мы с ним поболтали несколько дней назад. Много ли ты знаешь людей, которых не портит запах смерти, племянник? Всегда уважал тех, кто умеет умирать медленно и красиво. В этом есть что-то… шекспировское.
Наконец-то.
Дерек открывает микроволновку и сгребает бумажный пакет в кулак, как только электрический таймер обнуляется.
— Не забудь потушить свет, когда закончишь.
Питер усмехается холодно брошенной фразе. Провожает Дерека взглядом, а затем негромко говорит:
— Странно устроена жизнь, не так ли, племянник? Наконец-то появилась возможность дорваться до желаемого, а оно вдруг оказывается смертельно больным. Там, наверху, сидит некто в колпаке, но явно без чувства юмора. Я искренне сочувствую тебе, Дерек, правда. Но помочь ничем не могу. Без обид.
Младший Хейл оборачивается через плечо на пороге кухни.
— Мне не нужна помощь.
— Но совет-то я могу тебе дать?
— Нет.
Питер всё равно поступает так, как считает нужным. Самая его раздражающая черта.
— Лови момент, Дерек. Не так уж и много их осталось.
— Очень ценно.
— И, да, перед тем, как вернуться к своему гордому одиночеству, ответь на мой вопрос, — мягко улыбается Питер. — Дерек Хейл очень удивился, когда узнал, что пустующая ниша в его груди вполне подлежит ремонту?
Он негромко смеётся, когда дверь за племянником захлопывается с оглушительным грохотом. Почему-то глотке становится горько.
Чёрт с ним.
Глава 6
«Сегодня я подумал, что слетел с катушек. Сегодня я не спас Дерека.
9.09.13»
— Как это было, Стайлз?
Она всегда говорит с интонацией, от которой хочется построить вокруг себя стены и обвязать их колючей проволокой. Она говорит так, что Стайлз начинает думать, будто действительно хочет рассказать Дж. Остин о том, что произошло.
Прямо сейчас он чувствует себя маленьким мальчиком, жертвой педофила. Перед ним стоит большой плюшевый медведь, и добрый полицейский мягко говорит: «Покажи, где тебя трогал этот человек?»
Стайлз не хочет показывать. Он хочет домой, потому что после сегодняшнего его беспрестанно тошнит, и даже четырежды выблеваный завтрак никак не облегчил ситуацию.
Ему насрать на доброго полицейского — он хочет увидеть Дерека.
* * *
Хиккен говорит о том, что галлюцинации возможны, но он не говорит, насколько серьёзно они проявляются.
Наверное, он и не должен, в самом деле. Потому что — откуда он знает?
Потому что Стайлз его десятитысячный пациент, и он элементарно забывает сказать что-то вроде: «Осторожнее, мальчик мой, у тебя может крышу сорвать от страха, когда ты увидишь что-то вроде…» или «Съешь в три раза больше таблеток успокоительного девятого сентября, потому что иначе твоё сердце можно будет найти где-то за пределами твоего тела, так сильно оно будет лупить в груди, когда…».
Ну или на худой конец: «Залепи себе рот скотчем перед тем, как ложиться спать в пятницу. Твои вопли услышит половина квартала, когда примчится отец и будет судорожно обнимать тебя, пока ты будешь лягаться и орать, как резаный».
Хиккен — предатель.
У Стайлза такое чувство, что это всё подстроил он.
Так он ему и говорит перед встречей со своим психологом, но тот лишь треплет его по волосам с отеческой улыбкой, как будто имеет на это право. Как будто тот факт, что Дональд уже два с половиной месяца втыкает в его руку иглы со шнурами капельниц, позволяет ему вести себя так.
Ничего сверхъестественного не произошло.
В том плане, что — ну, это предполагалось, этого ждали и восприняли как норму. Врачи. Стайлз же решает, что ещё одного раза он не переживёт. Поражение височной доли не приходит само — оно даёт нифиговые бонусы.
Он просыпается посреди ночи потому, что у него в очередной раз пересыхает во рту. Такое бывает часто, поэтому на столе всегда стоит стакан с водой.
Стайлз поднимается, протирая сонные глаза. В голове слишком тяжело. Лоб, виски, всё лицо застывшее, будто кто-то залил его запузырившимся от липкого сна цементом. Добираясь до стола, он практически не поднимает век, нашаривает стакан и выпивает залпом, но легче не становится.
Тело рушится на стул, а душа рушится в тартарары. Что-то в его голове напряжено до состояния гудящей струны. Гудение это нарастает, давит, жмёт на барабанные перепонки, наверное, что-то подобное ощущают наркоманы во время своих приходов.
Это не кайф. Это что-то, перекручивающее тебя на части.
Стайлз разлепляет глаза, когда стакан с грохотом падает на пол. Не разбивается — только катится к окну, поблескивая в ночном свете. Почти докатывается до стены — Стайлз тупо наблюдает за этим, чувствуя, как в груди начинает распухать сердце, — и приоткрывает рот, когда из него, долбаного стакана, начинает вдруг литься вода. На пол, впитываясь в ковёр, достигая босых ног, поднимаясь. Холодная, прозрачная.
Стайлз смотрит, как она поднимается на уровень свисающего с постели одеяла. Иррациональный ужас душит, не даёт произнести ни слова. Позвать отца. Вскочить на ноги. Хотя бы что-нибудь.
Стайлз с силой щипает себя за плечо. Он знает, что это не сон, потому что ему больно. У него пять пальцев. Пять и пять. Всё так, как нужно. Кроме воды, заполняющей комнату. Он судорожно моргает, жмурится, трясётся, как помешанный.
Он зарывается руками в волосы и скручивается на стуле, больно утыкаясь позвоночником в жёсткую спинку.
Он сухо рыдает, и чувствует, как вода достигает его лица.
Он открывает рот и кричит, но крика не слышно — только бурлящие немые пузыри вырываются изо рта, наполненные его мычанием. Должно быть, когда они достигнут поверхности и лопнут, весь мир оглохнет от этого ора.
А потом он видит Дерека.
Его застывшая парализованная фигура в глубине светлых стенок бассейна и глубокий ужас в груди, потому что Стайлз понимает, что Хейл не
