очень получается. Она подходит и садится рядом со мной.
— Они все уроды. По крайней мере в этом ты была совершенно права, — говорит она со слезами в голосе.
— О, мы снова общаемся? — Я упорно смотрю в окно.
— Ладно тебе, Лейла. Поговори со мной хотя бы до звонка. Мне надо как-то отвлечься.
Она говорит это с такой грустью, что я все-таки поворачиваюсь к ней:
— Из-за чего они тебя донимают?
Она нависает над столом, чтобы придвинуться ближе, и шепчет:
— Вчера вечером я запостила в твиттер свое стихотворение. Джейн поняла, о ком оно, и ретвитнула для него. И теперь все надо мной ржут. Эмерсон ничего не ответил, но это неважно. Уроды.
— Мне жаль, Кристи.
Мне слегка жаль. Я считаю, что она слегка получила по заслугам. И я очень рада, что в этот раз все смеются не надо мной.
Она все еще нависает над столом:
— Можно я зайду сегодня к тебе после школы? Мне правда нужно сбежать куда-нибудь. — Она такая грустная, что просто невыносимо.
На долю секунды мелькает мысль о моем секретном фургоне.
— Я серьезно не могу никого к себе приглашать, Кристи. Это не личное, вообще никого. Мы можем пойти в библиотеку. Или потусить в парке.
Она садится прямо и складывает руки на груди. Звенит звонок.
На улице я не нахожу Энди и иду домой одна.
16 ч. 15 мин.
Энди ждет меня дома.
— Они позвонили маме. И она ответила. Ты ошиблась.
Я плюхаюсь на диван, пнув банку от газировки.
— И?
— Ну, мама сказала, чтобы они отпустили меня домой. Медсестра кричала на нее.
Я могу дышать нормально, точно могу. Вдох. Выдох. Все хорошо.
— Что она кричала?
— Не знаю. Какие-то ученые слова.
— Ты шел домой пешком?
— Ага, — говорит он. У него все еще усталый голос.
Как будто были другие варианты. Как будто у нас есть машина.
— Мама была здесь?
— Нет.
Я заливаю нам кипятком по пачке лапши рамен и ставлю на плиту. Она не успевает завариться, как приходит мама:
— Надеюсь, теперь ты счастлива.
Я даже не оборачиваюсь.
— Ты знала, что медсестра будет мне звонить. Она меня разбудила. Разглагольствовала, несла какую-то чушь. Зачем ты отправила его в школу? Он мог выспаться. Мы оба могли.
— Я не знала, что сегодня у тебя будет плохой день. — Я выключаю огонь.
Минуту она молчит.
— Теперь у меня плохой день.
Как бы мне хотелось услышать в ее голосе грусть. Как бы хотелось услышать сожаление. Как бы хотелось заметить, что она чувствует хоть что-то кроме недовольства.
Кроме того, она прекрасно знает, что я не хотела сказать ей ничего неприятного. Но я не знаю, какие слова подобрать. Для многих вещей просто нет слов.
— Ну, сейчас выходные. Он пойдет в школу только через два дня. Все забудут об этом, — осторожно говорю я. Мне не хочется ее злить.
— Тем лучше. Больше никакого дерьма из его школы.
Она идет к дивану. И хотя она одна, а диван рассчитан на четверых, сесть некуда.
Я сливаю воду из ведра и набираю себе ванну. Сижу там с книгой и замечаю за унитазом паука. Изящный и необычный, плетет свою паутину. Отсюда не разглядеть, что это за паук, — он слишком маленький.
Я думаю о том, есть ли еще у кого-нибудь дома такое биологическое разнообразие. Мой дом — точно отдельная планета со своей биосферой, с разными экосистемами. Болота из мокрых газет с растущими на них экзотическими грибами. Изолированные от остального мира джунгли с зеленым изобилием жизни в мертвом холодильнике. Плодовые мушки и крошечные червяки, случайная мышь и этот паук, не так далеко от моего лица. Живет ли так кто-нибудь еще? Может, похоже жила доктор Джейн Гудолл, изучая своих шимпанзе?
Я размышляю о плюсах жизни в моей персональной чашке Петри, и тут гаснет свет.
Отлично.
Когда я вытаскиваю затычку и выхожу из ванной, прижимая к себе одежду, мамы нет, а Энди пытается зажечь свечу. Я помогаю ему и укладываю его спать. На улице даже не стемнело, но с меня на сегодня достаточно.
Я лежу, стараясь успокоиться, пока день не решает, что с него тоже достаточно.
Суббота, 8 ч. 30 мин
Я помню тот день, когда мы сюда въехали.
Совсем недавно у нас в этом городе была настоящая квартира. После того, как шериф строительным степлером прикрепил лист с предупреждением к нашей входной двери, мы быстренько убрались с того места жительства.
Посреди ночи мама подошла к моей кровати и сказала, чтобы я собрала все самое необходимое и сложила в рюкзак. Для меня важнее всего были школьные принадлежности. Между учебниками и карандашами я впихнула кое-что из одежды. Тогда у меня пропала щетка для волос и почти все нижнее белье. С тех пор я часто думала о том, как бы в следующий раз сделать все правильно. Энди набил сумку плюшевыми зверями. За что на меня потом орали, хотя я понятия об этом не имела.
Казалось, мы шли по дороге несколько часов. Сначала двигались в сторону супермаркета, того, где можно взять непристегнутую тележку. Не дойдя до него пару кварталов, свернули и оказались в гостинице «Валенсия Инн».
Мне было двенадцать, когда мы поселились в «Валенсии», но я уже много слышала про эту ночлежку. Нас выселяли здесь из разных квартир три раза, но, по крайней мере, мы не жили в этой обшарпанной развалюхе. Хоть какое-то преимущество перед несколькими ребятами из нашей школы.
Но вот и мы оказались тут.
Мы прожили в «Валенсии» всего пару месяцев, и их хватило, чтобы завести вшей. Дважды. Энди побрили налысо, но мама сказала, что, если сделать то же самое с моими волосами, у нее будут проблемы.
Мои волосы и так проблема, ничего удивительного.
Они по-дурацки курчавятся, торчат в разные стороны и просто уродские, их невозможно привести в порядок. Ни у кого, ни у мамы, ни у Энди, нет таких волос, как у меня. Они как у кукол, которых я находила в корзинках магазинов секонд-хенд, — слиплись в комок, который невозможно расчесать. Прошло много времени с того дня в ванне с ножом, но легче не стало. И их не спрятать. Нам не разрешают в школе носить шапки, и я очень завидую девочкам в хиджабах.
И вот, когда у меня обнаружились вши, мама пришла из аптеки с бутылкой специального шампуня и частой металлической расческой и велела мне сидеть в ванне, пока я не вычешу всех гнид. Я
