перестала злоупотреблять освобождением от занятий.
Придется рискнуть и воспользоваться не самым безопасным убежищем.
Я довожу Энди до здания начальной школы и делаю вид, что пойду в свою, среднюю, через парк. Но вместо этого сворачиваю на одну из боковых улочек.
Еще не совсем рассвело. Темные горы очерчены первыми лучами, но солнце еще не залило их полностью. У меня есть немного времени.
В последний раз я укрывалась в этом убежище в феврале. У мамы была большая коробка шоколадных конфет, и в конце месяца, открыв ее, она обнаружила, что там почти ничего не осталось. Честно говоря, не знаю, съел ли их Энди или она сама — съела и забыла. Точно знаю одно: я не притрагивалась к ее паршивым конфетам.
Но когда она это обнаружила, дома была только я.
Я проснулась от ее воплей и, как дура, спустилась вниз выяснить, что произошло. И только появилась в дверях, как мне в лицо прилетела коробка. Она была в форме сердца и раскололась на две половинки, оставшиеся несколько конфет вылетели, стукнули меня по груди и попадали на пол. Острый край коробки слегка порезал мне лоб, я стояла и моргала от удивления.
— Мне что, нельзя иметь ничего — вообще ничего, — куда бы вы не лезли? Вам что, нужно все, что у меня есть? Все, что я хотела, — несколько поганых конфет.
Она так сильно сощурилась, что глаза выглядели щелками на опухшем лице. Рот брызгал слюной. На шее пульсировали вены, и мне так хотелось, чтобы они перестали дергаться, чтобы она перестала, чтобы этого больше никогда не было.
Она продолжала и продолжала, но у меня звенело в ушах, и я больше не слышала ее. Я вылезла в окно под ее вопли как была — в пижаме и босиком. Не знаю, что я собиралась делать, но тем вечером я и нашла это место.
В этом квартале живут в основном пожилые. Здесь не так красиво, как у Кристи или как в домах напротив школы, где живет много наших учителей. На парковке стоят машины со спущенными колесами, а на окнах вместо занавесок висят простыни. Тогда, попав сюда впервые, я поняла, что здесь безопасно.
В одном из домов простынями завешены все окна. И только на одном, прямо по центру, — выгоревший американский флаг. На подъездной дорожке фургон, который кто-то привез, прицепив к автомобилю. Дверь фургона из дома не видна, она с противоположной стороны. В ту конфетную ночь я узнала, что она не запирается. И ничего не изменилось с тех пор.
Четыре спущенных колеса и груды хлама внутри. Слышно, как мыши строят себе гнезда, прогрызая старые журналы и обивку сидений. Над водительским местом — что-то вроде чердака. Поролоновый матрас и одеяло с наволочкой — из одного комплекта, разрисованного ковбоями и индейцами. На вид все очень старое.
Я забираюсь наверх и встряхиваю все, чтобы выгнать мышей, если они там. Есть здесь Peromyscus californicus — калифорнийская мышь? Проходит минута, никаких шевелений — и тогда я устраиваюсь под одеялом и какое-то время просто очень тихо лежу.
Когда я оказалась здесь в первый раз, я долго не могла уснуть. Только лежала и тряслась. Не знаю даже, злилась или грустила, или боялась, что меня схватят. Слышала, как рядом припарковалась машина и люди пошли домой. Я не шелохнулась. Заснула уже под утро. Провела тут два дня, дольше остаться не получилось — слишком хотелось есть.
Мама никогда не спрашивала меня, где я была. Я бы ей и не сказала.
И вот сегодня окна старенького желтого фургона медленно заливает солнечный свет, шуршат мыши, вокруг никого. Я заснула почти сразу. Невероятно, как быстро начинает казаться, что все так и должно быть.
Полдень
В телефоне срабатывает будильник, и я выключаю его до того, как он завибрирует во второй раз. Я не двигаюсь и прислушиваюсь: нет ли кого-нибудь рядом с фургоном. Выбираться отсюда при свете дня очень рискованно — лучше заходить и выходить, когда темно.
Я сползаю с верхотуры и выглядываю в окно. Вроде чисто.
Выскальзываю наружу и запираю дверь на задвижку. Обхожу фургон спереди и врезаюсь в почтальона.
Издав тихий писк, я отлетаю от этого высокого человека.
— Ой! Извини! — Он заглядывает в свою сумку и проходит мимо. У меня так колотится сердце, что заметно через футболку.
Забудь. Иди в школу.
На обед я опоздала, так что сразу направилась в класс мистера Рэли.
Кристи уже там.
Она ссутулилась над столом и, когда я вхожу, даже не поднимает головы. Рэли сидит на своем месте, и я сразу иду к нему.
— Мистер Рэли?
Он перестает улыбаться своим коленям и переводит взгляд на меня.
— Можно я сдам свое разрешение сейчас, чтобы получить камеру? Не хочу опоздать на следующий урок.
Я не собираюсь оборачиваться к Кристи. Не собираюсь.
— Что ж, если я разрешу тебе сейчас взять камеру, обещай, что не будешь с ней возиться на уроке.
Не буду, я буду возиться со своим телефоном, как все.
— Обещаю. — Я достаю из кармана сложенный бланк и протягиваю учителю.
Сзади подходит Кристи со своим бланком. Рэли вручает мне маленькую блестящую видеокамеру и маленький неопреновый чехол.
— Держи все время в чехле. Если не снимаешь — камера должна быть в чехле.
— Хорошо.
Кристи протягивает ему свой листок:
— Я хочу поснимать автостраду, посмотреть, что́ там есть живое, — говорит она чуть громче, чем можно было бы.
— Хорошая идея, Кристи.
Ну-ну, удиви всех отрядом Coccinellidae. Божьими коровками. Прямо дух захватывает.
Кристи тоже получает камеру в маленьком чехле, поворачивается, и я вижу, что она плакала. Она поднимает на меня глаза, только чтобы проверить, смотрю ли я на нее, и отворачивается. Ну и ладно.
Мы тащимся через класс на свои места. Камеры уже почти у всех, а мистер Рэли занят чем-то своим, и, похоже, больше никого ничего не интересует. Звенит звонок, и я иду на урок продвинутого английского.
Джейн и Макензи уже здесь, сидят в твиттере. По всему классу пищат и вибрируют мобильники, все посмеиваются и переглядываются через ряды.
Я опускаю глаза. Я знаю: это все в мой адрес. Всегда в мой адрес.
Я сажусь на свое обычное место у стены и жду, когда прозвенит звонок и им придется это прекратить.
— А вот и она. — Голос Джейн, наглый, самонадеянный и злой, как жало.
Я поднимаю глаза. Все смотрят на Кристи.
Кристи старается ни на кого не обращать внимания, но у нее не
